ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
При этих мыслях перед ним возникало лицо Иманалы, и у Есенея дрожь пробегала по всему телу, будто снова он провалился в омут с ледяной водой.
Минувшей ночью, проснувшись, он увидел около себя неподвижную и безмолвную Улпан. Хотел протянуть к ней руку, но рука дрожала, и он не решился. Так и лежал, зажмурив глаза, с мыслями своими – неразрешимыми, беспросветными. А сейчас, за чаем, Улпан старается его подбодрить, казаться веселой. А он чем может подбодрить Улпан?
После чая Есеней попросил:
– Акнар… Скажи, чтобы мне постелили в отдельной комнате. Чтобы никто туда, кроме тебя, не входил. Один Салбыр пусть останется, и на день, и на ночь. Только переодень его, чтобы на человека был похож.
– Есеке, может, доктыра позовем?
– Думаешь, надо? Тогда позови. Но знахарей, разных колдунов ко мне не пускай, близко пусть не подходят!
Ту ночь они провели в разных комнатах.
Кто-то, казалось, безостановочно твердил ему в самое ухо: «Есеней ты уже стар, а Улпан нужен ребенок… Есеней, ты уже стар… а… Есеней, ты…»
В разных комнатах, но думали они об одном. Нет, не только рождение сына у Шынар с Мусрепом вызвало у Улпан навязчивую мысль о ребенке. Что-то ее беспокоило и до этого. Она поначалу не придавала значения – так с ней случается, накануне ее дней… А может быть… Она и хотела поверить, и боялась поверить. Утомленная сомнениями, – будто триста верст не слезала с седла, – Улпан заснула.
И проснулась, почувствовав во рту вкус хлеба – испеченного в горячей золе хлеба, с прилипшими к нему черными угольками, которые хрустели на зубах… Тот самый хлеб, что она ела в самый первый свой приезд к Шынар.
Она вскочила – и как была, в ночной рубашке, босиком, кинулась в комнату к Есенею, Салбыру сказала, чтобы шел домой, и, еле дождавшись, когда он уйдет, погасила лампу, оставленную на ночь: ей нужна была темнота, чтобы сказать то, что она должна была сказать Есенею.
– Встань, Есеней, поднимайся… – Она стояла на коленях перед его постелью, тормошила его, целовала. – Хватит прикидываться! Два дня прикидывался – хватит!
– Что случилось?
– Жерик, Есеней, жерик!
Чему не бывает названия, то и вообще не существует на свете. А раз родилось такое слово – жерик, значит, когда женщина чувствует острую потребность в какой-нибудь особой пище, когда она готова умереть, если эта ее прихоть останется неисполненной, – значит, уже существует, пусть в самом изначальном зачатке, новая жизнь.
– Да, да…
– Повтори еще раз… – Его голос был еле слышен в темноте.
– Проснулась – даже слюнки потекли…
– Моя единственная мечта сбылась! – Теперь его голос, прозвучал громко, уверенно. – Есеней может умирать спокойно.
Он твердой, не дрожащей рукой приподнял Улпан, ее голова легла к нему на грудь.
– Что ты! Что ты!.. Какой же ты Есеней, если не проживешь сто лет!
– Подожди… Скажи, а чего тебе хочется, Акнар? Не верблюжьей колючки пожевать? Не полыни?
– Нет, конечно! Я – не белая верблюдица, я – не черная овца. Я хочу хлеба! Мать Шынар печет его в золе. Помнишь? Я ела у них. И снова буду, буду, буду его есть!
Есеней поднялся. Оделся, не стесняясь присутствием Улпан. И – еще не наступал поздний зимний рассвет – разбудил Кенжетая, послал его к Мусрепу.
– Скажи, чтобы поскорее испекли хлеб в золе… Скажи, Улпан приедет к ним.
Улпан слушала его наставления.
– Скажи, не вздумали бы очищать с хлеба припекшийся уголь, – добавила она от себя. – Пусть добавят соленого масла, как делали в том году. И чтобы горячий был!
Кенжетай отправился выполнять неожиданное поручение. Есеней сказал:
– Если будет дочь, хочу, чтобы была как ты… А если сын, то ладно уж, может и на меня быть похожим.
– Нет, нет! Сын!.. И конечно – как ты, сперва маленький бура, а потом – большой черный бура! Я поеду к Шынар? Ты меня отпускаешь?..
Абылкасым во дворе уже запрягал лошадей.
16
Шынар встретила ее вопросом:
– Приехала?..
– Приехала.
– А-а… Сама поняла, что такое – жерик? Хлеба хочешь, который у нас в золе завалялся? Я говорила – придет твой черед! А ты не верила, слезы лила!
– Я еще больше пролью! Проси у меня, что угодно. Но если не хочешь, чтобы я у тебя в доме умерла, дай скорее хлеба!
Она не пошла в гостевую комнату, осталась в той, где жили хозяева, а теперь в одиночестве лежала Шынар.
Науша принесла хлеба, еще горячего, и Улпан, словно приехала из краев, где голодают, принялась уплетать его, макая в посоленное сливочное масло. Масло подтаивало, и круглый подбородок у нее блестел. Сидя на кошме, боком к постели Шынар, Улпан ела с непривычной для нее жадностью и блаженно урчала, когда на зуб попадались крошки березовых углей, прилипших к хлебной корке. Казалось даже, не хлеб ей нужен, а уголь, соль, которая пропитала масло. Она собирала в ладонь попавшие на дастархан угольные крошки, бросала в рот: «М-м-м-м-м-м…»
– Ты с такой жадностью ешь хлеб… Родишь не одного… – родишь двух сыновей! – засмеялась Шынар.
– Я боялась… Как бы дочка белой верблюдицы, твой подарок, не родила раньше меня! Ей уже три года, начинает, сукина дочь, крутить хвостом. Шынар, а чего тебе хотелось, когда ждала?..
– Да ничего, глупость…
– Нет, скажи!
– Ну, мне хотелось, все время, пожевать волосы с загривка верблюда – буры.
– Теперь понятно, почему у твоего сына такая большая голова! С котел! Оказывается, он в буру пошел. Дай-ка мне твое полотенце. Жарко…
– За тобой висит чистое. Возьми сама.
– Нет, я и рукой не хочу шевельнуть. Кинь…
Шынар еще не вставала – акушерка не разрешила, велела неделю лежать. Голову она перевязала сатиновым желтым платком. Улпан смотрела на нее, и что-то новое замечала в знакомом, в близком лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Минувшей ночью, проснувшись, он увидел около себя неподвижную и безмолвную Улпан. Хотел протянуть к ней руку, но рука дрожала, и он не решился. Так и лежал, зажмурив глаза, с мыслями своими – неразрешимыми, беспросветными. А сейчас, за чаем, Улпан старается его подбодрить, казаться веселой. А он чем может подбодрить Улпан?
После чая Есеней попросил:
– Акнар… Скажи, чтобы мне постелили в отдельной комнате. Чтобы никто туда, кроме тебя, не входил. Один Салбыр пусть останется, и на день, и на ночь. Только переодень его, чтобы на человека был похож.
– Есеке, может, доктыра позовем?
– Думаешь, надо? Тогда позови. Но знахарей, разных колдунов ко мне не пускай, близко пусть не подходят!
Ту ночь они провели в разных комнатах.
Кто-то, казалось, безостановочно твердил ему в самое ухо: «Есеней ты уже стар, а Улпан нужен ребенок… Есеней, ты уже стар… а… Есеней, ты…»
В разных комнатах, но думали они об одном. Нет, не только рождение сына у Шынар с Мусрепом вызвало у Улпан навязчивую мысль о ребенке. Что-то ее беспокоило и до этого. Она поначалу не придавала значения – так с ней случается, накануне ее дней… А может быть… Она и хотела поверить, и боялась поверить. Утомленная сомнениями, – будто триста верст не слезала с седла, – Улпан заснула.
И проснулась, почувствовав во рту вкус хлеба – испеченного в горячей золе хлеба, с прилипшими к нему черными угольками, которые хрустели на зубах… Тот самый хлеб, что она ела в самый первый свой приезд к Шынар.
Она вскочила – и как была, в ночной рубашке, босиком, кинулась в комнату к Есенею, Салбыру сказала, чтобы шел домой, и, еле дождавшись, когда он уйдет, погасила лампу, оставленную на ночь: ей нужна была темнота, чтобы сказать то, что она должна была сказать Есенею.
– Встань, Есеней, поднимайся… – Она стояла на коленях перед его постелью, тормошила его, целовала. – Хватит прикидываться! Два дня прикидывался – хватит!
– Что случилось?
– Жерик, Есеней, жерик!
Чему не бывает названия, то и вообще не существует на свете. А раз родилось такое слово – жерик, значит, когда женщина чувствует острую потребность в какой-нибудь особой пище, когда она готова умереть, если эта ее прихоть останется неисполненной, – значит, уже существует, пусть в самом изначальном зачатке, новая жизнь.
– Да, да…
– Повтори еще раз… – Его голос был еле слышен в темноте.
– Проснулась – даже слюнки потекли…
– Моя единственная мечта сбылась! – Теперь его голос, прозвучал громко, уверенно. – Есеней может умирать спокойно.
Он твердой, не дрожащей рукой приподнял Улпан, ее голова легла к нему на грудь.
– Что ты! Что ты!.. Какой же ты Есеней, если не проживешь сто лет!
– Подожди… Скажи, а чего тебе хочется, Акнар? Не верблюжьей колючки пожевать? Не полыни?
– Нет, конечно! Я – не белая верблюдица, я – не черная овца. Я хочу хлеба! Мать Шынар печет его в золе. Помнишь? Я ела у них. И снова буду, буду, буду его есть!
Есеней поднялся. Оделся, не стесняясь присутствием Улпан. И – еще не наступал поздний зимний рассвет – разбудил Кенжетая, послал его к Мусрепу.
– Скажи, чтобы поскорее испекли хлеб в золе… Скажи, Улпан приедет к ним.
Улпан слушала его наставления.
– Скажи, не вздумали бы очищать с хлеба припекшийся уголь, – добавила она от себя. – Пусть добавят соленого масла, как делали в том году. И чтобы горячий был!
Кенжетай отправился выполнять неожиданное поручение. Есеней сказал:
– Если будет дочь, хочу, чтобы была как ты… А если сын, то ладно уж, может и на меня быть похожим.
– Нет, нет! Сын!.. И конечно – как ты, сперва маленький бура, а потом – большой черный бура! Я поеду к Шынар? Ты меня отпускаешь?..
Абылкасым во дворе уже запрягал лошадей.
16
Шынар встретила ее вопросом:
– Приехала?..
– Приехала.
– А-а… Сама поняла, что такое – жерик? Хлеба хочешь, который у нас в золе завалялся? Я говорила – придет твой черед! А ты не верила, слезы лила!
– Я еще больше пролью! Проси у меня, что угодно. Но если не хочешь, чтобы я у тебя в доме умерла, дай скорее хлеба!
Она не пошла в гостевую комнату, осталась в той, где жили хозяева, а теперь в одиночестве лежала Шынар.
Науша принесла хлеба, еще горячего, и Улпан, словно приехала из краев, где голодают, принялась уплетать его, макая в посоленное сливочное масло. Масло подтаивало, и круглый подбородок у нее блестел. Сидя на кошме, боком к постели Шынар, Улпан ела с непривычной для нее жадностью и блаженно урчала, когда на зуб попадались крошки березовых углей, прилипших к хлебной корке. Казалось даже, не хлеб ей нужен, а уголь, соль, которая пропитала масло. Она собирала в ладонь попавшие на дастархан угольные крошки, бросала в рот: «М-м-м-м-м-м…»
– Ты с такой жадностью ешь хлеб… Родишь не одного… – родишь двух сыновей! – засмеялась Шынар.
– Я боялась… Как бы дочка белой верблюдицы, твой подарок, не родила раньше меня! Ей уже три года, начинает, сукина дочь, крутить хвостом. Шынар, а чего тебе хотелось, когда ждала?..
– Да ничего, глупость…
– Нет, скажи!
– Ну, мне хотелось, все время, пожевать волосы с загривка верблюда – буры.
– Теперь понятно, почему у твоего сына такая большая голова! С котел! Оказывается, он в буру пошел. Дай-ка мне твое полотенце. Жарко…
– За тобой висит чистое. Возьми сама.
– Нет, я и рукой не хочу шевельнуть. Кинь…
Шынар еще не вставала – акушерка не разрешила, велела неделю лежать. Голову она перевязала сатиновым желтым платком. Улпан смотрела на нее, и что-то новое замечала в знакомом, в близком лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99