В камере он пока один; к Анохину почему-то никого не подсадили. Надо же… курорт, а не штрафной изолятор!
Он вначале присел, а затем прилег на топчан, и… никто из дежурных надзирателей не сделал ему за этот проступок даже малейшего замечания.
Но в то же время телекамера, укрепленная над дверью и снабженная защитным проволочным каркасом, бдительно следила за каждым его движением, так что надзиратели, очевидно, были постоянно в курсе того, чем занимается в своей камере зэк под порядковым номером десять.
Даже то немногое, что он уже успел подсмотреть здесь, на новом для него месте, порождало у Анохина массу вопросов.
Поневоле он вспомнил подслушанный им в вагонзаке разговор между двумя заключенными, из которого узнал, что в «девятке» существует четыре вида режима, и самым страшным из них является заключение в камеру штрафного изолятора на срок до шести месяцев. И еще о том, что, по слухам, в той же «девятке», вернее, где-то в окрестностях этой колонии, появился особый лагпункт и что именно оттуда попыталась совершить побег группа заключенных.
«Отставить панику! – приказал себе Анохин. – Терпеливо жди своего часа… Но и не позволяй им себя сломать!..»
Удивительно, но никаких разборок по поводу драки в столовке не состоялось. В оперчасть его по этому поводу пока не таскали. На протяжении нескольких часов после того, как он перенес «газовую атаку», его мутило и выворачивало наружу, плюс к этому он ощущал острую резь в глазах. Прямо в камеру, в сопровождении двух надзирателей, к нему наведывался медик – тот самый, знакомый еще по пересылке, чей странный, какой-то напряженный и даже вопросительный взгляд Анохин поймал на себе сутки назад, когда его в числе прочих прибывших этапом зэков осматривали и оформляли местные тюремные власти. Врач промыл ему глаза каким-то раствором, заставил выпить капсулу и полстакана крайне противного на вкус раствора, от чего, кстати говоря, почти полностью исчез разъедающий легкие, гортань, полость рта и носовые пазухи едкий привкус хлорпикрина…
– Ведите себя разумно, – негромко сказал медик, завершив эти нехитрые процедуры. – Запомните: это в ваших же интересах.
Когда Анохин вновь остался один в тюремной камере, он еще долго размышлял над этой брошенной как бы вскользь репликой.
Анохин допускал, что нечто подобное местный «лепило» говорил и всем прочим зэкам, которым он оказывал медицинскую помощь в этот суматошный день.
Но подобно тому, как утопающий готов ради спасения хвататься за любую соломинку, Анохину сейчас хотелось верить в то, что в словах этого незнакомого ему человека сокрыт некий особый, потаенный смысл…

Уже на следующее утро он целиком съел пайку, которую ему доставили прямо в камеру, причем пища, которой здесь потчевали, по своему качеству и калорийности далеко превосходила средние лагерные стандарты и могла сравниться разве что с усиленным санаторным питанием.
После завтрака, который он запил фруктовым кефиром – форменные чудеса творились в данном ИТУ – Анохина выводили на часовую прогулку во внутренний двор, куда сверху, через предохранительную сетку, проникали солнечные лучи. Как и в бутырских «двориках», Сергей при первой же возможности принялся делать разминку (как мог, он старался поддерживать свою физическую форму). Конвоир, наблюдавший сверху, с бетонного бортика, за его занятиями, равно как и выводящий, замечаний ему по данному поводу делать не стал, хотя в некоторых крытых, как доводилось уже слышать Анохину, подобные «кривляния» во время ежедневных прогулок администрацией как-то не приветствуются.
Ни днем, ни вечером этого дня в столовку Анохина не выводили. Еду по-прежнему доставляли ему прямо в камеру, никого из зэков, включая четверку его недругов, он с момента газовой атаки пока еще не видел… И, по правде говоря, ни в малой степени об этом не сожалел.
Вечерняя прогулка оказалась заметно короче по времени, нежели две предыдущие – что-то около получаса. Стемнело, дворик залит мертвенно-бледным электрическим светом. Когда за ним вновь закрылась дверь камеры, времени было примерно девять вечера (даже сейчас, в таких условиях, обходясь без наручных часов, Анохин что днем, что ночью мог достаточно точно указать время).
Хотя никто, кажется, не чинил тому препон, ложиться почивать на свою шконку он пока еще не собирался. К тому же его в последнее время мучила бессонница.
Привычным жестом он забросил руки назад, за спину. Принялся вышагивать по тюремной камере, – четыре шага в одну сторону, медленный разворот, четыре в обратную, – погруженный всеми своими мыслями в сравнительно недавнее еще прошлое.
В сотый, может, в тысячный раз в ушах его прозвучал чей-то истошный крик, перекрывший гул голосов в подземном переходе возле Рижского вокзала:
– Вот она! Которая с красными розами!! Во-он!!! Мужик с ней! Прячет ее за собой! Не упустите их!!!
Дальше все закрутилось, завертелось, лихорадочно замельтешило, как в дурном кошмарном сне.
В первые скоротечные секунды Анохин никак не соотносил ту панику, ту неразбериху, что вдруг возникла в людской толкучке в переходе, со своей персоной. И уж тем более – со своей супругой Ольгой. Помнится, он тогда подумал про себя мимоходом как о досадной, но никак не касающейся их с Оленькой детали: что происходящее – это обычное милицейское мероприятие, вроде облавы на нелегалов, проводимое ментами со свойственными им зачастую чрезмерностью и дурным усердием. Они ведь – Анохины – российские граждане, следующие транзитом через Москву. Все документы, включая ж/д билеты, у них имеются при себе;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105