Остальные просто поддакивали в нужных местах.
Довольно скоро совместными усилиями Олежа был доведен до некой черты, за которой перед ним вставал вопрос непростого выбора: или ему просить перевода в первую смену, или он что-то сделает над собой. Олег выбрал второе. Он торжественно сжег свой носовой платок «Indezit – официальный партнер ЦСКА», после чего, прилюдно покаявшись, перешел в истинную веру. (Платок, кстати, я ему и подарил когда-то. Со змеиными словами: «Это вам, Олег Алексеевич!». А после лично организовывал гражданскую казнь изделия). Свое решение Олег объяснил внезапным нравственным перерождением, а также разочарованием в «армейских» идеалах. Мы, правда, ему как перебежчику не доверяли до конца. «Жид крещеный, что вор прощеный».
Так как в быту мы с оппонентами из первой смены практически не пересекались, то первостепенное значение придавалось наглядной агитации. Это было для нас важнейшим из искусств. Будучи одаренным рисовальщиком (по крайней мере, самым одаренным из имеющихся в наличии), я взял это направление на себя. Времени-то у меня, старшего сотрудника имелось в достатке, а делать все равно было нечего.
Обычно я изображал жанровые сценки из жизни животных, и методично вывешивал их на всеобщее обозрение. Тематика была узка, но исключительно злободневна: изобретательное, с выдумкой унижение маленьких лошадок огромными гориллоподобными поросятами в армейских ботинках.
Приходит природный конь Владимир Иванович Рашин на работу, включает свет… И первое, что он видит: ишак с пакетом на голове, пеньковой веревкой привязанный за тощую шею к перекладине футбольных ворот. Рядом стоит замотанный в шарф-хулиганку поросенок-ultras и как бы поясняет Владимиру Ивановичу смысл происходящего: «Мы вас повесим!». И Владимир Иванович потом минимум до обеда ходит в приподнятом, бодром настроении.
Что касается изобразительного содержания прочих дацзыбао, то, повторяю, обычно оно было весьма однообразно. По большей части Владимир Иванович и его товарищи наблюдали пиковые моменты противоестественных сношений громадного, давно небритого свина с дрожащей, жалкой, обтрухавшейся кобылкой. Как-то в первую смену завербовался болельщик «Динамо», организации дружественной ЦСКА. Так я не поленился и специально для него соорудил огромный плакат формата А2. С плаката грозно смотрел одноглазый поросенок в куртке Lonsdale и недвусмысленно напоминал пространству: «Конские шлюхи, мы помним о вас!». Немудрено, что рисунки мои рвались конявыми коллегами в клочья и восстановлению не подлежали. Мне приходилось рисовать снова и снова.
Многократные повторения оттачивали технику, да и автор я оказался достаточно плодовитый, но, в общем, слегка утомляли. Появление ксерокса было хорошим подспорьем в пропагандистской войне. Да-а-а! Доктор Геббельс мог только мечтать о подобном техническом оснащении. Оригиналы я теперь складывал в папочку, а на дверь прикалывал копии. Кроме того, лепил их в гардеробе на «ноль-шестом», обязательно в туалете, засовывал между страниц в Журнал, клал на стол под стекло, в ящики стола, и в сейф на радиостанции тоже клал.
Один раз нашлепал штук сорок экземпляров и разбросал их по всей дежурке, как в кино революционеры прокламации. Смысл воззвания не оставлял простора для толкований, и представлял собой старинный клич спартаковских фанатов. Начинался он пусть не оригинально, но довольно бодро: «Хей-хей!..», зато заканчивался неожиданно: «…отсоси у красно-белых!». В углу холста находилась вислоухая пегая лошадка в состоянии крайнего морального опустошения. Рашин в бешенстве покусал кресло.
И, кстати, небольшое отступление. Именно в тот год, осенью 1998 года ЦСКА буквально растоптал «Спартак», выиграв дерби со счетом 4:1. Просто размазали нас по газону, вынесли с пляжа, раскатали в тонкий блинчик. Да, не играл Цымбаларь. Да, Титов тоже не вышел. Но 4:1 – это было все же слишком. Получить такого сочного поджопника от какого-то невнятного Хомухи, друга его Филиппенкова и прочих неизвестно откуда взявшихся волшебников мяча… Несмываемый позор.
Черный день случился в нашу смену. Отсмотрев экзекуцию по телевизору у диспетчеров, мы, оглушенные и подавленные вернулись обратно в дежурку. Гробовое молчание нарушалось только протяжными междометиями типа: «ё-ё-ёбанарот…» и риторическими вопросами вроде: «сукабля, ну как же так, а?…». Так и просидели до самого вечера, будто окоченелые.
Галерею закрывал футбольно нейтральный, но от души сочувствующий нам Гарик Романов. Вообще-то была моя очередь идти с комиссией на закрытие, но я не пошел. У меня такое было ужасное настроение, что я вполне там мог кого-нибудь убить. Очень даже запросто. Вякнул бы, к примеру, какой-нибудь правдолюб-правозащитник про якобы неправильное, не по графику закрытие Третьяковки – и тут же получил бы отверткой в череп. Без разговоров.
Мне еще, помню, позвонила по какому-то делу моя жена Катя, а я, совершенно убитый горем, ей сказал: «У нас несчастье…». Перепуганная до смерти, она принялась расспрашивать что, да почему… Узнав же, в чем именно заключается несчастье, в сердцах обозвала меня мудаком.
А Рашин не поленился приехать в Галерею и с победными песнями маршировал по коридору два часа кряду. «… И до британских морей Красная Армия всех сильней!» – орал он в счастливом исступлении.
Кофеварка поначалу казалась и вовсе бесполезным приобретением. Варить-то было нечего. Понятно, что теоретически в кофеварке можно сварить кофе, но осуществить это на практике не представлялось возможным. Ввиду всеобщей последефолтной дороговизны кофе мы себе не могли позволить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124