– Какого хера? Тогда для кого же?
– Для тебя. Для меня. Подготовить нас, чтобы мы сумели сделать то, что нам нужно сделать.
– Не верю я во всю эту херню, – сказал Хобби. – Да и никогда не верил. Я занимался всем этим только для забавы. – В голосе его слышались нотки отчаяния. Могло показаться, что он надеется на то, что, продемонстрировав ей свой скептицизм, освободится тем самым от взятых на себя обязательств. – Сам не понимаю, каким образом тебе удалось заставить меня заняться всей этой ахинеей.
– Никто тебя не заставлял. Тебе самому хотелось. Ты шел навстречу этому с распростертыми объятьями. Ты изнывал от жажды.
Голос ее звучал устало. Словно ей надоело, смертельно надоело фиглярничать и притворяться.
– Только не читай мне проповедь. Ты ведь не начинаешь очередную проповедь, я могу на это надеяться? Потому что мне хочется объяснить тебе раз и навсегда – да я это, впрочем уже не раз делал. Я не верю во все это дерьмо. И никогда не верил.
Ева улыбнулась.
– Ну да, конечно же. Я понимаю. Значит, ты не веришь. А присоединился ты к нам, потому что у нас были женщины и острые ощущения.
– И фокусы. Знаешь, те фокусы, которые я мог вставлять в свои картины. Вся эта штука с козлами. Я хочу сказать, ритуальное заклание.
– Голые актрисы, разлегшиеся на плоском камне, позволяя тебе использовать собственное тело в качестве жертвенного алтаря?
– Совершенно верно.
– Свечи и факелы, кровь и жир на огне, пульсирующая жилка на горле…
– Прекрати.
– Пульсирующая жилка на шее у шлюхи, которую сейчас зарежут, – столь же непринужденно сказала Ева.
– Господи!
Хобби выдохнул это так, словно она только что напомнила ему о том, что он самым тщательным образом старался забыть.
– Его, пожалуйста, не призывай, – сказала Ева. -В него ты тоже не веришь. Разве не об этом ты мне всегда твердил? Не верю, мол, ни в Отца, ни в Сына, ни в Святого Духа. Не верю ни во что, кроме того, что волнует меня, возбуждает, подстегивает, торопит навстречу смерти со скоростью мили в минуту. Да и кому какое дело до того, во что ты веришь? В богиню ли со слоновьей тушей и алчными руками. В бога ли с головой коршуна. Или в седобородого старца, восседающего на валуне. Или в несчастного сукиного сына, которого распяли на кресте. Или в летучую мышь с языком из живого пламени.
Она прижала руки к бокам и запрокинула голову.
– Астарта, Асмодей, молю вас принять жертву, которую мы вам принесем, чтобы вы сделали для нас то, о чем мы попросим.
– Если надо замочить его, то давай замочим без этой комедии, – сердито сказал Хобби.
Ева, рассмеявшись, уронила руки.
– А если он не явится? – спросил Хобби.
– Явится, никуда не денется.
– А как он доберется?
– Я одолжила ему свою машину.
– Что?
– Я приехала сюда на такси. Велела водителю высадить меня за милю от твоего дома. Сказала, что посижу на пляже и пропущу в одиночестве бокальчик вина.
– Он решил, должно быть, что ты чокнутая. В денек вроде нынешнего!
– Америка – это страна чокнутых.
– А зачем все эти сложности? Почему бы тебе было не посадить Янгера в машину и не доставить его сюда?
Ева обыкновенным бритвенным лезвием чертила на зеркальной поверхности столика какие-то линии.
– Не хотелось идти на малейший риск того, чтобы кто-нибудь увидел нас вдвоем. Он приедет сюда на моей машине, а я на ней отсюда уеду. Если кто-нибудь из твоих соседей и обратит внимание на машину, он не заметит ничего необычного. Здесь моя машина и я тоже здесь. А потом моя машина исчезает, и это означает, что я уехала. А с кем-нибудь другим меня никто не видит.
– Ради Бога, – мрачно ответил он, и все его лицо подобралось наподобие кулака. Могло показаться, будто он сейчас завизжит, или сломается, или заплачет. – А если кто-нибудь увидит, как он выходит из твоей машины? Вот чего ты, пожалуй, не продумала.
– Ошибаешься, я и это продумала. Он ведь вспомнил про нож. Значит, вспомнит и все остальное. Вспомнит, что мы там были. Вспомнит церемонию, вспомнит жертвоприношение – и поймет, что отсидел пятнадцать лет за преступление, которого не совершал.
Она передала ему тонкую серебряную трубку – тоньше, чем скатанная в трубочку долларовая купюра. Хобби соскользнул с дивана и опустился на колени. Он вставил себе конец трубки в правую ноздрю, пальцем зажал левую и принял дозу кокаина. Затем зажал правую ноздрю и дал полакомиться левой.
Его бросило в дрожь, когда химия мозга среагировала на наркотик. Яйца налились, член напрягся. Волшебство белого порошка заключается в том, что он внушает тебе, будто ты обладаешь могуществом, которого в тебе на самом деле нет.
– Ух, – выдохнул он.
Она прошла к стеклянным дверям и выключила освещение вокруг бассейна. Ее обдало порывом близящейся бури.
Зазвенел колокольчик у главных ворот, извещая о чьем-то прибытии.
– Вот он, – сказала Ева.
Она вернулась в гостиную и подошла к бару.
Пока Хобби ходил отпирать дверь, она налила в один большой бокал гремучую смесь неразбавленных коньяка, рома и водки.
– Белая молния, – пробормотала она, усмехаясь.
Янгер вошел в комнату важный, как петух. Или как игрок, у которого припрятаны в рукаве все тузы. На нем была «вареная» джинсовая рубашка, «вареные» джинсы и атласная жилетка. Башмаки на платформе делали его еще выше, чем он был на самом деле.
– Господи, как ты потрясающе выглядишь. – С бокалом в руке Ева двинулась ему навстречу. – Гадко и сладко.
– В тюрьме жиром не зарастешь.
– Ну так налетай. Вот, пропусти для начала стаканчик.
Он посмотрел на бокал, недоверчиво понюхал. Ева поднесла бокал ко рту и отпила немного.
– Ты что же, решил, будто я собираюсь тебя отравить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85