– Сью-Сью сказала, что, возможно, они были родственниками Янгеров.
– Может, и так. Ничего не знаю.
Бесплатная часть аудиенции завершилась, и Свистун понял это. Он полез в карман, достал бумажник, выудил оттуда двадцатку.
– А мне рассказывали, что вы все про всех знаете, – заметил он.
Ее глаза сверкнули. Она смотрела на двадцатку у него в руках. Он выудил из бумажника еще одну.
– Думаете, все продается и покупается? И я в том числе? – поинтересовалась старуха.
Он присовокупил к двум двадцаткам третью.
– Думаю, можно купить себе немного душевного спокойствия, не причинив при этом никому ни малейшего вреда.
И вновь лицо ее стало на удивление величавым. Мудрым, гордым и безмятежным.
Он понимал, что она артачится, потому что может помучить незнакомца неизвестностью, тогда как, согласившись на сделку, извлекла бы из этого куда меньшее удовольствие.
Он скатал шестьдесят долларов в трубочку, а бумажник с остальными деньгами убрал. И вставил трубочку в слегка подергивающуюся руку старухи.
– Сью-Сью говорит, что она слышала, как мужчину называли мистером Босли.
– Босли – это было имя, – ответила Гранни Ауэрс. – А фамилия у него была Тренчер. Босли Тренчер и его жена Кэт.
– Вы их знали?
– Практически нет, я вам уже говорила.
– Ну, а это-то вам откуда известно?
– Янгер однажды сказал мне об этом, когда кое-чего от меня добивался.
– И вы уступили его просьбе в обмен на информацию, которая не могла вам пригодиться?
Ухмыльнувшись, она разжала руку и показала ему его же собственные шестьдесят долларов.
– Информация – как зерно или орехи. Ею можно запастись и хранить ее, пока не понадобится.
Вот оно как, подумал Свистун, сидя возле жалкой лачуги на склоне холма в Аппалачах и разговаривая со старой женщиной, которая за всю свою жизнь ни разу не была нигде, кроме разве что в Джонсон-сити, да и не хотела никуда ехать, и которая тем не менее демонстрировала образ мыслей и стиль поведения многоопытного политика и хитрющего наркодельца.
– Услуга за услугу? – поинтересовался он.
– Мир на том и стоит, – согласилась старуха.
– А вы случайно не знаете, где живут Босли Тренчер и его жена?
– Чего не знаю, того не знаю.

Глава восемнадцатая

Шарон Аллагэш никогда не танцевала в обнаженном виде, никогда не раздевалась – медленно, целеустремленно и сладострастно – на глазах у оравы мужчин или хотя бы у одного мужика, который не был бы ее любовником.
Ей было прекрасно известно про Олененка в лакированных туфельках и с пробритым лобком, про двадцать проституток, обмакнутых в бассейн и умащенных благовониями, про лесбийские игрища, которые наверняка затеет с кем-то из них, а может, и с несколькими сразу Ева Шойрен, одна из главных городских развратниц. И она не имела ничего против того, чтобы Хобби еще разок напоследок вывалялся во всей этой грязи, прежде чем он угомонится окончательно.
Но на Мэй Свифт – а ей все было известно и про Мэй Свифт – ее терпимость не распространялась. Она внесла в свой деловой блокнот соответствующую пометку. Среди дел, которыми необходимо было заняться. Среди дел, от которых необходимо было избавиться. Избавиться было необходимо именно от Мэй Свифт. Шарон не потерпит, чтобы ее мужу вечно отсасывала профессиональная проститутка, не позволит, чтобы она в черных чулочках давала ему на столе, удовлетворяя потребность Хобби в акробатических изысках.
Он должен принадлежать ей всецело. И она вовсе не собиралась заражаться СПИДом, участвуя в любовном треугольнике.
Ему нравилось называть ее Ледяной Девой в полуночной тьме, когда она неподвижно и бестрепетно лежала на спине под тяжестью его поросшего шерстью тела, позволяя этой грубой скотине насиловать свою безукоризненную, холодную и сладкую плоть.
И дело заключалось вовсе не в том, что она испытывала перед ним робость или страх. Просто она отказывалась от каких бы то ни было попыток возбудить или подстегнуть его. Такова была игра, в которую она играла и с ним, и с самой собой. Играла совершенно сознательно. Она прекрасно понимала, что невозмутимость, с которой она, например, раздевается, воспламеняет его куда сильнее любого профессионального стриптиза.
Он сидел на кровати, а она, отвернувшись от него, снимала одну за другой туфли, потом чулки, как бы невзначай сдвинув поясок так, чтобы приобнажить ягодицы.
Звук расстегиваемой молнии на юбке напоминал шорох разрываемого пополам листа бумаги. Она спустила юбку, перешагнула через нее, потом аккуратно повесила ее на спинку стула. Сняла узкие трусики и осталась в блузке, галстуке, жилетке и кофте.
Иногда, в игривом настроении, он говорил ей что-нибудь вроде «Ну-ка, покажи мне свою мохнатку», а когда она подчеркнуто пропускала это мимо ушей, торопливо добавлял: «Ну, ладно-ладно, я пошутил».
Иногда она с недоумением думала о том, как такому глупцу, как он, удается зарабатывать кучу денег, но в конце концов пришла к следующему выводу: в мире глупцов только глупец и может по-настоящему разбогатеть. Ведь присказка, согласно которой кривой непременно становится королем в царстве слепых, не верна в принципе. Слепцы изобличают одноглазого и убивают его, потому что само его существование представляет для них страшную опасность. Иного не дано!
Трусики, больше похожие на два тополиных листа, она смяла в комок и бросила на ночной столик.
Он зарабатывал столько денег, что, когда они только познакомились, это сердило и обижало ее. Он спросил у нее, сколько она сама зарабатывает, и, услышав о ста пятидесяти тысячах в год, насмешливо улыбнулся и сказал, что это просто замечательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85