«Главное, не отступаться», – говорил он им. Или: «Перед рассветом ночь всего темнее». Или: «И на солнце есть пятна». В таком духе. Телепродюсеры обратили на это внимание.
Детское шоу закрыли, потому что уже на полную катушку закрутились съемки «Улицы Сезам».
Песочный Человек появлялся теперь лишь глубокой ночью. Привлекая зрителей и деньги рекламодателей.
– Я поп-психолог, – такими словами он представился Фэй при первом знакомстве.
На самом деле он, конечно же, не давал никому никаких советов. Он был достаточно умен, чтобы воздержаться от вмешательства в чужие дела. Достаточно умен, чтобы понять: людям нравятся не советы, а рассуждения. А еще им нужен исповедник, желательно анонимный. Да и перед кем же исповедоваться, как не перед бесплотным изображением на экране с семнадцатидюймовой диагональю? Перед кем же, как не перед клоуном? Клоун в этом смысле подходил куда лучше, чем священник.
И тут позвонила женщина и заявила, что собирается покончить с собой, и он не смог совладать с ситуацией. Он начал нести какую-то чушь, одновременно сигнализируя техперсоналу, чтобы к делу подключили полицию. Он пытался удержать ее на проводе, перехитрить, заболтать, пока не прибудет спасение. И у него ничего не вышло. Он услышал, как она ускользает от него. Услышал, как она с ним прощается.
И теперь он испытывает точно такое же бессилие. Ему не найти сына Фэй. Не найти Джонни.
Он лежал, уставившись в потолок. Затем сел и позвонил Фэй. Ему ответили детским голосом. Фэй не было в приюте, она патрулировала на панели. Прозвучало это так, словно она сама вышла на панель, а не занялась спасением малолетних проституток. Он попросил девочку передать Фэй по возвращении, что звонил Свистун и что он будет в кофейне «У Милорда».

Глава тридцать вторая

Его звали Хулигэн, и поэтому, конечно же, эту фамилию переиначили в кличку. Он не возражал. Ему казалось, будто всякое прозвище – это комплимент. Он гордился тем, что был столь же крут, жесток и вероломен, как любой сутенер, головорез, похититель детей или какой-нибудь главарь уличной швали.
Напарники работали с ним по девять месяцев, самое большее – по году. Они говорили, что от него воняет, как от скунса. Но подлинной причиной каждого рапорта о переводе был омерзительный характер Хулигэна. Этот человек не дал бы и слепцу веревки для собаки-поводыря. Не истолковал бы спорный случай в пользу уличной потаскухи. Он был лучшим специалистом по расследованию убийств во всем Голливуде – а может, и во всем Лос-Анджелесе, – и все понимали это.
Когда он, задумавшись, хватался здоровенной ручищей за подбородок, на нем всегда оставались белые пятна.
Вот и сейчас он мял и мучил собственный подбородок, проявляя максимальное терпение при допросе двух малолетних бандитов, сидящих прямо перед ним на жестких стульях. Проявлял максимальное терпение, потому что и слепому было видно: обормоты и недоумки не в силах связать двух мыслей, не говоря уж о том, чтобы связать пару слов.
Тот, что назвал себя Кентукки, нес какой-то вздор. Второй, которого звали Диппер, искоса поглядывал на Хулигэна и, судя по всему, страшно его боялся. Он все время поворачивался к дружку, перегибался, чтобы пошептаться с ним, и в какой-то момент сыщику начало казаться, будто он свалится со стула.
– Котлета, мне хочется пи-пи, – сказал Диппер.
– Можно, я свожу его в уборную?
– Да что, он сам не может?
Хулигэн задал этот вопрос чрезвычайно презрительным тоном.
– Конечно, сможет. Но в незнакомом месте он не найдет дорогу. Он заблудится.
– Что ж, пожалуй, мы ему этого не позволим. Котлета понимал, что его унижают, хотя и не знал, почему. Он и не подозревал о том, что Хулигэн не испытывал к малолетним бродягам ни жалости, ни сочувствия.
– А если я его свожу, он не заблудится.
– Может, вы тогда оба заблудитесь.
– Я не заблужусь.
– А если тебе захочется сделать вид, будто ты заблудился?
– С какой стати?
– Может, потому, что, попав сюда и поглядев мне в глаза, ты подумал, что зря вызвал полицию.
– Да с какой стати мне так думать? Убили одну из моей группы. И вы думаете, я после этого удеру?
– Это, знаешь ли, зависит от целого ряда обстоятельств.
Котлета прекрасно понимал, о чем говорит громадный и страшно уродливый полицейский и что он ответит, если мальчик спросит у него, о каких обстоятельствах идет речь. Поэтому он хотел было воздержаться от вопроса, но все же задал его.
– Зависит от того, что покажет вскрытие, – пояснил Хулигэн. – Может, вы там друг с дружкой передрались.
То есть Котлета поссорился с Мими и убил ее. Хорошо хоть, что полицейский не сказал этого прямо.
– Если бы ее убил я, то ни за что бы не вызвал полицию.
– Вот и я о том же. Сперва ты решил, что вызвать полицию – хорошая мысль. Кто же подумает, что полицию вызвал сам убийца? А потом посмотрел на меня повнимательней – и пожалел о своей задумке.
– О Господи, Котлета, давай, – взмолился Диппер.
Он заерзал так отчаянно, что сыщик уже не сомневался в том, что он сейчас свалится со стула. Он держался за пипку, чтобы не описаться, его лицо дергалось и кривилось от страха.
Хулигэн огляделся в большом офисе. Увидел Айзека Канаана, который сидел у себя за столом, нахлобучив шляпу-федору так, как носят свои шапки старые раввины. Перед Канааном стояла тарелка, но Хулигэну стало тошно при одной мысли о том, что на ней может находиться.
– Айзек, отведи, пожалуйста, в туалет этого парня, а то он сейчас обоссытся.
– Твои задержанные, Хулигэн, – сам о них и заботься, – ответил Канаан.
– Он не задержанный. Просто придурок, которому невтерпеж.
– Тогда чего ради конвоировать его в уборную?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85