Приходите после. Потом.
– Когда же прикажете? – обиженно спросил Фриш.
– После сороковин.
Фриш насупился.
– Но дело не может ждать. Вы же знаете, что в министерстве обнаружена недостача. Особым судебным присутствием Сената ведётся расследование, нужны документы. А Лев Саввич, насколько мне известно, часто приносил служебные бумаги домой…
– Нет! – нетерпеливо ответила Елизавета Яковлевна. – Я же сказала. Чего вы стоите? Чего ждёте? Мне на кладбище надо ехать.
Лицо Фриша приняло крайне недовольное выражение.
– Однако, мадам Макова, вы, видимо, хотите, чтобы я с прокурором пришёл и с жандармами? Официально?
– Ничего я не хочу! – повысила голос Елизавета Яковлевна. – Вы видите: я траур не сняла? Какие бумаги? Какой прокурор? Совести у вас нету, вот что! Ступайте! И передайте вашему прокурору, что я свои права знаю, а вдов обижать даже и законом не велено.
После такой тирады Фриш опешил и удалился в явном смущении. А Елизавета Яковлевна, наконец, стала собираться на кладбище.
Но – опять не дали. Явился худощавый пожилой господин и заявил:
– Я из магазина Дациаро, компаньон Рашевский. Тому две недели назад вы изволили заказать у нас жемчужное колье. Колье давно готово. Если желаете – оно у меня с собой…
Елизавета Яковлевна, уже порывавшаяся идти, подошла поближе. И сказала чётко, вполголоса:
– Не нужно мне ваше колье. Не стану я его выкупать. Понятно вам?
Рашевский пожевал губами, пожал плечами.
– Странно, – сказал он. – А ведь за вами ещё долг числится. Прошу простить, если я не вовремя…
– А то вовремя! На кладбище съездить не даёте! То один является, то другой. И у всех на уме деньги! Тут человека не стало, понимать же должны!..
Рашевский снова пожевал губами.
– Я понимаю, – наконец сказал он. – Однако долг немаленький, кто же его оплачивать будет?
Елизавета Яковлевна молча позвонила. Дворецкий стоял у дверей – наготове.
– Пролётку заказал? – спросила у него Макова.
– Как велено-с. Уже у подъезда.
– Хорошо. А цветы? Впрочем, я по дороге куплю: так дешевле будет, чем на дом-то…
Елизавета Яковлевна обернулась на Рашевского.
– Ну, а вы чего ждёте? Заплачу я долг. Заплачу, как только смогу. А сейчас недосуг мне.
Рашевский снова пожал плечами, оглядел обстановку, поклонился и вышел.


* * *

«Нелюди… – думала Елизавета Яковлевна, трясясь в пролётке по пустым, раскалённым солнцем улицам. – Нелюди и есть…»
В Новодевичий приехала уже далеко за полдень, когда последние посетители выходили через кладбищенскую калитку. Вдоль каменной ограды ещё сидели нищие: несколько старух и солдаты – инвалиды Турецкой войны. Без ног, без руки, с обезображенными пороховыми взрывами лицами. Елизавета Яковлевна, опустив голову, быстро прошла мимо них. Какой-то инвалид с вытекшими глазами, вдавленными внутрь глазниц веками, сказал:
– Барышня! Подайте Христа ради участнику трёх штурмов Плевны! Взрывом глаза вышибло…
– Глаза вышибло, а барышень отличаешь, – не без укоризны, не останавливаясь, скороговоркой проговорила Макова.
Инвалид расслышал, злобно выкрикнул ей вслед:
– А и не барышня ты! Из простых! Вон как сапожками шаркаешь-то! Да и лет тебе, поди, многовато для барышни!.. Вот что я отличаю!
И он грязно выругался. Старухи тут же принялись дружно креститься.
У калитки в каменной келейке сидела привратница. Увидев Елизавету Яковлевну, молча выставила в окошко большую жестяную кружку.
– Это ещё что? – спросила Елизавета Яковлевна.
– На нужды монастыря извольте, – ответила монашенка.
«Господи… И тут деньги дерут!» – подумала Макова, роясь в ридикюле. Нашла кошелёк, вынула несколько медных монет, опустила в кружку.
– Ежели требуется могилку указать… – начала было привратница, но Елизавета Яковлевна перебила:
– Не требуется. Похороны неделю назад были, я помню.
Монашенка почему-то тяжело вздохнула.
– А за помин души помолиться не требуется? – с какой-то тайной надеждой в голосе спросила она.
– Сколько? – прямо спросила Елизавета Яковлевна.
– Пятьдесят копеек за ежедневную поминальную молитву в течение сорока дней, да на свечи пятнадцать копеек…
Елизавета Яковлевна закусила губу:
– Я сама молюсь, в храм хожу… – соврала она и вошла в калитку.


* * *

Могила находилась в дальнем углу кладбища, неподалёку от каменной ограды. Елизавета Яковлевна хорошо запомнила это место. Но вот прошла по дорожке раз, другой… Где же могила? Рядом – хорошо запомнила – стоял высокий чугунный крест, а с другой стороны – красивое надгробье со скорбящим ангелом на каменной арочке. Под арочкой висел самый настоящий колокол, хотя и маленький.
Вот он, ангел с колоколом. Вот и крест. А где же могила Льва Саввича?
Елизавета Яковлевна остановилась, в недоумении оглядываясь по сторонам… И вдруг ахнула: она просто не узнала могилу! Временный деревянный крест (в министерстве, во время похорон, обещали в самом скором времени чугунный отлить) почти по перекладину ушёл в землю. Края могилы обвалились внутрь, и даже дыры появились – должно быть, до самого гроба. И венки лежали в могиле бесформенной грудой.
Елизавета Яковлевна вдруг вспомнила, что могильщик на похоронах сказал, что полатей из досок не требуется: дескать, земля тут хорошая, сама держаться будет. Разве что глины с песком добавить.
Елизавета Яковлевна без сил опустилась на скамеечку перед могилой, и – разрыдалась. Плакала беззвучно, только носом хлюпала.
Ах, Господи, всё не так, всё не по-людски… Умер Лев Саввич, – и вся жизнь под откос пошла. Умер – и забыт: будто только того и ждали. А ведь крест отлить обещали в несколько дней!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113