Аграфена быстро вздохнула, обмякла, и замерла. Антоша одной рукой стащил её с сундука, обухом сбил замок, поднял крышку. Торопясь, начал выкидывать на пол какие-то женские тряпки.
Но не успел: в проёме входной двери появилась фигура Ефимки.
– Хто тут? – страшным голосом прошептал Ефимка.
Не ответив, Антоша снова перехватил топор, метнулся на корточках к двери. Встав на ноги, он оказался лицом к лицу с Ефимкой.
От Ефимки несло таким тяжким перегаром, что Антошу затошнило. Заслоняясь одной рукой от разинутого смердящего рта Ефимки, другой рукой с размаху ударил его обухом прямо в лоб.
Ефимка не проронил ни звука. Молча повалился на спину. Так и застыл: сам в сенях, чёрные искривлённые ступни – на пороге.
Антоша вернулся к сундуку, быстро связал все тряпки в большой узел, взвалил его на спину.
Заглянул за занавеску. Промычал:
– Прости, мамо…


* * *

Ранним утром ротмистр жандармского управления на железной дороге Хворостенко вышел на перрон Нежинского вокзала. С минуты на минуту должен был подойти поезд, шедший в Москву через Конотоп.
Хворостенко прошёлся по пустому перрону, зашёл в небольшое деревянное здание вокзала. На лавках сидело несколько человек, среди них – какая-то странная женщина: тёмный платок закутывал всё лицо, оставляя лишь глаза. На старую вязаную кофту была наброшена шаль, и подвязана на животе. Из-под поношенной длинной юбки торчали два мужских сапога.
Женщина дремала, положив голову на большой узел.
Ротмистр хмыкнул. Богомолка, что ль? Поди, в Чернигов пешком ходила, поклониться вновь обретённым мощам преподобного Антония в черниговском соборе.
Остальные пассажиры никаких подозрений не вызвали. Хворостенко зевнул и снова вышел на перрон.
Поезд подошёл точно по расписанию. Паровоз, пыхтя, еле дотянул состав до перрона, остановился, и тяжело выпустил пар.
Заспанные кондукторы открыли двери вагонов. Пассажиры, выбежав из вокзала, забегали вдоль состава в поисках нужного вагона.
Странно, но бабы в платке среди них не было. Хворостенко хмыкнул. Заспалась, что ли? Умаялась дорогой от Чернигова?
Был бы под рукой унтер – ей-богу, послал бы разбудить. Из чистого человеколюбия. Но унтера не было: отпросился на сегодня съездить в деревню. Был ещё дежурный жандарм в караульном помещении, да телеграфист из вольнонаёмных. Но не бежать же, в самом деле, в караульню, чтобы послать сюда жандарма?..
Хворостенко вздохнул и решил: если через три минуты баба не проснётся – пойдёт будить её сам. Или нет… Вон появился начальник вокзала. Пусть сам своих пассажиров будит…
Баба выскочила, когда колокол прозвенел в третий раз и паровоз дал сигнальный гудок. Узел она тащила на сгорбленной спине.
Хворостенко хмыкнул, наблюдая. Вот уже кондукторы начали закрывать двери. Вот уже и состав дёрнулся, тронутый с места поднатужившимся паровозом… Баба заметалась вдоль вагонов, потом, углядев открытую дверь, вдруг ловко метнула в неё свой узел, подпрыгнула, хватаясь за поручни, и запрыгнула сама. Из глубины тамбура послышался недовольный голос кондуктора:
– А ты куды прёшь?
Ответа Хворостенко не расслышал: паровоз вновь загудел, зафырчал, и поезд тронулся, постепенно набирая ход.
Когда последний вагон, слегка виляя задом, скрылся из глаз, Хворостенко, размышляя о странной богомолке, отправился в караульню. И внезапно остановился, поражённый: да ведь эта баба в платочке по ухваткам напоминала мужика! Да ещё эти грязные громадные сапожищи…
Хворостенко присвистнул. Конечно, на станциях каких людей только не встретишь… Но, как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть. И, решившись, Хворостенко бодро двинулся дальше. Вошёл в караульню, не обратив внимания на вскочившего жандарма, прошёл в комнатку телеграфиста.
– Ты вот что… Простучи-ка в Конотоп срочную депешу. Ротмистру Коваленко, значит…
Телеграфист – совсем молоденький парнишка, почти гимназист, белокурый, румяный, – с готовностью потянулся к аппарату.
– Дыктуйтэ, господин ротмистр! – важно сказал он.


* * *

СПб ЖАНДАРМСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ.
На следующий день Байков ждал телеграммы из Чернигова. Но телеграммы не было. Входя в кабинет Комарова, Байков натыкался на выжидательный и одновременно угрюмый взгляд. Разводил руками:
– Никаких известий, Александр Владимирович…
Комаров молча углублялся в чтение бумаг, а Байков быстро выходил, – чуть ли не на цыпочках.
Прошёл день, – известий не было.
И вдруг, вечером, принесли сразу ворох телеграмм.
Байков схватил их и начал читать. По мере чтения лицо его становилось всё мрачнее.
Телеграммы было три. Первая – из Чернигова. В доме Старушкиных обнаружены мёртвая хозяйка и тяжело раненные слуга и служанка. Убийца действовал с помощью топора: топор был найден в огороде, в засохшей крови и прилипшими к обуху волосами. Из дома ничего не пропало, кроме некоторых предметов женской одежды. Полиция начала следствие при содействии жандармов. Пока неизвестны ни личность убийцы, ни мотивы преступления. Однако всё сходится к тому, что действовал сбежавший из психиатрической лечебницы Антон Старушкин.
Вторая телеграмма – из Черниговского жандармского управления железных дорог: на Нежинском вокзале была замечена подозрительная женщина, похожая на богомолку. Женщина села в поезд, следующий в Москву. По словам ротмистра Хворостенко, женщина показалась ему подозрительной по характерным движениям, свойственным только мужчинам.
Третья – из Конотопа: жандармы, предупреждённые Хворостенко, задержали поезд, проверили все вагоны третьего и второго классов, а также бегло осмотрели вагон первого класса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113