Странное сооружение на шести колёсах, из которых первые два служили для поворота. На козлах, под козырьком, сидели двое. Завидев пассажиров, один из них, молоденький паренёк в картузе, соскочил, открыл дверцы, опустил лесенку.
– До вокзала? – громко и угрюмо спросил возчик, косясь на пассажиров. – По два целковых с носа.
– Это за что же такая немилость? – удивился Николай.
– А что ж, два места пустых остаются, – ответил возчик. – А не хотите, так ждите: скоро пролётки возвратятся. Но в грозу они обратно не поедут, а коли поедут, так и по три целковых сдерут.
– Однако же, это грабёж, – сказал Иван Петрович. Взглянул на Ираиду и заторопился:
– Хорошо-хорошо! Мы согласны!
– Деньги вперёд! – рявкнул возчик.
Лавки в экипаже располагались рядами, поперёк: три лавки с промежутками для ног. Когда все расселись, парень в картузе убрал лестницу, захлопнул дверцы.
И в тот же миг начался ливень. С молниями и громом, да таким, что казалось, небо вот-вот расколется. Мертвенные вспышки выхватывали из темноты купы деревьев, островерхие башенки на крышах петергофских дворцов.
Возчик погнал лошадей. Как он видел дорогу во тьме – Бог весть. Колымагу немилосердно трясло, колёса то и дело соскальзывали в грязи, экипаж заносило.
В окошки уже ничего не было видно: дождь лил стеной, и казалось, что это не дождь, а чернила.


* * *

Внезапно тряска прекратилась. В передней стенке открылась стеклянная заслонка, и голос парня в картузе сообщил:
– Приехали! Аккурат к поезду поспели!..
Дверь открылась, первым из колымаги вышел Николай. Вышел и удивился: ни единой живой души вокруг, ни огонька.
– Это куда же, сухопутная твоя душа, ты нас завёз? – спросил он.
И тут же ощутил сильнейший удар в спину. Николай с размаху упал лицом в грязь, на него сверху навалился кто-то. Пахнуло перегаром, в ухо рявкнули:
– Лежать! Молчать!
По многим признакам – по запаху мокрой казённой шинели, по перегару, по повелительному голосу – Николай внезапно всё понял и крикнул:
– Ловушка! Жандармы!
Больше он ничего не успел сказать: тяжелый приклад крынковской винтовки пригвоздил его голову к земле.
Акинфиев с женой топтались у экипажа; Надя выхватила револьвер.
– Кто здесь? Не подходи!
И, не дожидаясь ответа, выпалила в темноту.
И тут же упала, сбитая с ног возчиком.
Сверкнула молния. На миг белая вспышка высветила тёмное лицо возчика, бороду – лопатой. Блеснули маленькие «литераторские» очочки.
– Не бабье это дело, – проворчал возчик, поднимая револьвер.
Акинфиев вздрогнул. Он уже слышал об этом человеке. И почему только он не узнал его сразу?
– Идочка, беги! – крикнул Иван Петрович, отталкивая супругу за угол экипажа. И бросился на возчика. Но не успел сделать и двух шагов: длинный огонь, метнувшийся ему навстречу, остановил его. Акинфиев почувствовал, будто громадный кузнечный молот с размаху ударил его в грудь.
– Идо… – выговорил Иван Петрович, падая, и отказываясь верить, отказываясь понимать, что это и есть ОНО: конец, гибель, небытие.
Он опрокинулся на спину и остался лежать на чёрной липкой земле. И ливень сразу же наполнил водой его глазницы до краёв.
– Бабу держи! Бабу! – завопил чей-то голос.
– Да их две было! – ответил другой.
– Вот обеих и держи, мать-перемать!.. Уйдут!
Какие-то тени заметались во тьме, затрещал кустарник, потом ударил винтовочный выстрел.
– Попал?
– Попал вроде…
– А вторая иде?
– Должно полагать, сбёгла…
В темноте еще некоторое время возились, матерились, что-то искали…
Возчик угрюмо склонился над Акинфиевым. Рядом с ним присел на корточки жандармский офицер.
Возчик покосился на него. Сказал странным, почти ласковым голосом:
– А что, вашбродь, может, мне и тебя тут, с имя рядом, положить?
Офицер побледнел, отшатнулся. Выговорил, вздрогнув:
– Ты что это, Илья?
– А ништо! Шучу я, вашбродь…
– «Шучу»… Однако, шутки твои…
Он не договорил, замолк.
Возчик погрузил два пальца в воду, стоявшую в глазницах Акинфиева, и одним ловким, точным движением закрыл ему веки.
Посмотрел на офицера.
И внезапно, раззявив перекошенный рот, страшно и дико захохотал.


* * *

КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА «Народной воли».
(10-я линия Василевского острова).
– Я не понимаю… Не понимаю… – «Надя», она же Соня, лежала на диване, прикрыв лицо подушечкой. Лицо было мокрым от слёз.
Михайлов молча ходил по комнате; время от времени натыкался на стулья, бурчал что-то – и снова ходил.
– Николая жандармы пощадили, только избили сильно, а Петеньку – убили! Из моего же револьвера!..
– И не только Петеньку, – буркнул Михайлов.
– Да… И жену его тоже…
Она снова заплакала, кусая губы: она очень не любила, когда кто-то видел её слёзы.
– Быстра ты, Соня, разумом, – сказал Михайлов. Запнулся о стул и переставил его. – Да и я тоже хорош.
– Так ведь поначалу всё ясно было! Носит записочки на кладбище, да ещё в такое удобное потайное место… Курьер их забирает. Неужели и правда министр – за нас?
– «За нас»? Господь с тобой. Он не за нас! Он – против Дрентельна! – повысил голос Михайлов; это случалось с ним крайне редко.
Он запнулся об очередной стул и с треском отбросил его.
– Хорошо ещё, что хоть ты цела, – сказал Михайлов; упражнения со стульями его слегка успокоили. – И Оля с Сашей… Эх, напрасно ты со мной не посоветовалась.
– Когда же советоваться было? Петенька внезапно решил на прогулку отправиться – самый удобный случай.
– Случай – для чего? Пристрелить его, что ли, в петергофской Александрии?..
Соня подняла голову. Слёзы высохли.
– Нет! Я же говорю: допросили мы его, и отпустить хотели!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113