С основательностью полководцев готовили Строгановы поход по покорению неизвестной Сибири. Они собирали войско, руководить которым и предстояло Ермаку, они разведывали самые удобные пути в Мангазею, планировали расположение «городков» – всегда на расстоянии в день пути друг от друга.
– Только когда мужички снимут там первый урожай, Мангазея будет принадлежать нам! – мудро заметил Симеон Строганов. – Мы не разграбить Сибирь хотим, а великой русской вотчиной сделать собираемся!
Лазутчики расползались из Орельца во всех направлениях, гонцы были посланы на сбор воинов. Среди наемников появились и ливонцы, и немцы, оказавшиеся на Руси в ходе многолетней Ливонской войны. Для них призыв в «армию» Строгановых означал надежду, избавление от тоски. Где-то там, за Поясом Каменным начиналась новая жизнь, жизнь вольного человека на своем собственном клочке земли, под защитой всемогущих Строгановых, в покое и безопасном отдалении от царя Ивана Грозного, Это была та самая жизнь, о которой в то грозовое, непростое время и мечтать-то не приходилось. Жизнь, похожая на сказку…
Но с немцами и ливонцами вышла поначалу беда. Не то, чтобы они не любили казаков, нет, товарищами они стали сразу же. Да и скакать от них на кониках точно так же не требовалось. Бывшие пленники ливонские были знатными пушкарями.
Столкнулись они с казаками из-за милашек из «веселого дома», да и могло ли быть по-другому? Казак приходит, машет девке рукой, ухмыляясь во весь щербатый рот, а затем берет ее, как добычу. Ливонцы же вздумали с продажными девицами обращаться как с дамами, нашептывая слова покрасивее, поглаживая тех по соблазнительным округлостям, то есть даря молодкам иллюзию любви. Какому ж казаку понравится, что девки на него косо поглядывать начинают?
Начались потасовки, и в один далеко не самый прекрасный день из Камы выловили немца с пропоротым брюхом. Ермак тут же велел найти виновных, а когда найдут, затолкать в мешки.
Что произошло потом, вогнало в дрожь даже самых отпетых из ватаги.
Уже два дня, как у камского берега плавали два плота, толстыми канатами привязанные к деревянному причалу. Самые обычные сплавные плоты, вовсе там не какое-нибудь чудо. Просто слегка связаны друг с другом, и все. Любая волна посерьезней порушила бы это подобие плавсредства. Ермак, руководивший сооружением плотов, сказал своим людям:
– Я на этих штуках плавать не собираюсь! У них другое предназначение.
Казаки и так догадывались, что плоты построены специально для пойманных ослушников. Машков болезненно сморщился, а потом мрачно шепнул Марьянке:
– Я уж не один год Ермака знаю. Он ведает, что творит! Он вообще, не подумав, и пальцем не шевельнет. Вот и сейчас задумал что-то страшное.
Наутро после скорого казачьего суда, когда в дело вступил отец Вакула, сначала причастивший приговоренных, а потом смачно плюнувший на них, Ермак приказал казачьему «лыцарству» собраться на берегу Камы-реки. Сюда же стянулся и народец из Орельца, селяне и ремесленный люд, пара строгановских приказчиков, а когда появился сам Симеон в сопровождении Никиты и Максима, стало понятно, что на берегу Камы затевается нечто грандиозное.
На телеге привезли убийц наемного ландскнехта Ландскнехт – немецкая наемная пехота 15 – 17 вв.

. В мешках, без бород, с налысо обритыми головами. В ужасе поглядывали приговоренные на вчерашних своих товарищей, на покачивающийся на воде сплавной лес.
Максим Строганов подъехал к Ермаку. Губы его мелко дрожали. В России давно привыкли к казням. Кто должен поплатиться за грехи своей собственной жизнью, ясное дело, поплатится. Никто не переживал особо, наблюдая за тем, как кого-то вешают, обезглавливают на плахе, четвертуют, ослепляют, оскопляют, рвут языки и уши, привязывают к хвостам диких лошадей. Просто смотрели на все, хваля Господа, что не сами на месте казненного оказались. А оказаться на этом месте было ой как легко, мало ли чем не угодишь сильным мира сего. Но то, что сейчас должно было произойти на берегу Камы-реки, даже у Строганова вызывало ужас своей таинственностью.
– Я понимаю, тебе приходится быть суровым, – вполголоса обратился Максим Строганов к Ермаку Тимофеевичу. – Но вполне достаточно, если ты просто высечешь этих «лыцарей». Ну, вели головы им отрубить. А ты, кажись, топить их удумал…
– Я друзей не убиваю, – Ермак вприщур глянул на приговоренных к казни. – Мы, казаки, все друзья и братья. Но ты ж знаешь, что такое втолковать свои принципы в пять сотен сумасшедших голов… Нет, я друзей не убиваю.
Машков и еще четыре казака стояли на телегах, доставивших ослушников на берег. Здесь приговоренных вытащили из телег. Мешки развязали, а затем Машков со товарищи принялись набивать их речным песком. После, крякая от натуги, четыре казака оттащили заваленных песком убийц к плоту и привязали к лесинам.
– А теперь руби канат! – крикнул Ермак.
Казачий охранитель душ заблудших, отец Вакула принялся громко молиться. Его густой сочный бас был слышен отовсюду, что и неудивительно – мертвая тишина накрыла собой берег. И только тихий ветерок ерошил волосы людей. Да только ветерок ли? А может, сдавленное дыхание тех, что явились полюбоваться на казнь?
Канат был перерублен, и плот понесло на середину Камы. Здесь следовавшие рядом на лодках казаки бросили в воду прикрепленные к плоту веревки с тяжеленными камнями. После этого Машков со товарищи вернулись к Ермаку.
– Так-то вот! – рявкнул Ермак Тимофеевич, приподнимаясь на стременах в полный рост. Взгляд сверлил опущенные казачьи головы. – Они были первыми! И я клянусь вам, что любого кину также в реку, кто начнет нарушать порядок и сеять раздор!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66