И вот тогда начнется настоящая потеха: с убитыми в седле, что любой почтет за честь, с повешенными на придорожных деревьях, что любой казак счел бы обычным «профессиональным риском». Так или иначе, а многим с жизнью попрощаться придется.
Ермак и ватага жили по законам военного времени всегда и везде: конь и человек – вместе, караулы по кругу, конные разъезды в округе! Еще ни разу никто не смог застать атамана врасплох.
И Лупин сразу же почувствовал это. Иногда ему чуть ли не червем дождевым оборачиваться приходилось, в землю зарываясь. Повсюду были казаки, а пару раз конный патруль проехал так близко от Лупина, что, протяни он руку, мог бы до хвоста лошадиного дотянуться.
«Марьянка жива пока, – думал несчастный отец. – Ее не бросили в деревеньках, в придорожной канаве не лежало ее мертвое тело. Значит, она все еще жива в ватаге – в мужичьей одежонке! Тьфу, прости Господи! Хорошая в общем-то, но такая опасная идея… Что она будет делать, когда казаки реку какую вброд переходить вздумают и раздеваться начнут? И почему она не пытается сбежать? В любой бы деревеньке могла затаиться…»
Загадка на загадке, загадкой погоняет! Лупин лежал, зарывшись в землю, и наблюдал за казачьим лагерем. Он все пытался найти в этой толпе свою дочурку Марьянку, но безрезультатно. «Ну, ладно, я хотя бы неподалеку от нее побуду, – подумал он почти счастливо. – И если мир состоит не только из лихих людей и казаков, я ее вызволю!»

Глава четвертая
В ПОХОДЕ К ВЛАДЫКАМ КАМСКИМ

Вот этого-то Иван Матвеевич Машков и боялся больше всего: раз по десять на дню он на чем свет клял себя за то, что повстречал Марьянку. За это время в их отношениях ничего не изменилось. Разве что…
Разве что на сердце Машкова день ото дня становилось все муторнее и тяжелее, когда глядел он на девушку. А видеть ее приходилось все время, поневоле, ехала-то девка конь о конь рядом с ним. Ермак просто подарил «пацана» казаку, Марьянка была боевой добычей и вместе с тем чем-то из захваченного на саблю, что использовать было никак нельзя.
Только Машков замечал ее красивую небольшую грудь, когда ветер из озорства облипал рубаху вокруг тела девушки; только он знал, как действительно выглядят ее золотые волосы, когда они были длинными и шелковой пеленой накрывали ее лицо. Только он видел ее стройные ноги, спрятанные сейчас в грубых сапожищах. И когда Машков думал обо всем этом, таком недоступно-близком, то начинал тяжело вздыхать и печально глазеть по сторонам.
По ночам все так же Марьянка спала с ножом наготове. И в один из вечерних привалов Машков не выдержал:
– Хватит дурить-то! Понял я все уже, понял!
– О том, что понял, и позабыть можно, Иван Матвеевич.
– Да клянусь я тебе, всеми святыми клянусь…
– А что, у казаков и святые есть? – насмешливо спросила девушка. – Да ваш поп молится и грабит одновременно. Лучше уж я с ножичком в обнимку спать буду, братец.
И вновь Машков вздыхал, долго лежал без сна подле девушки, укрывавшейся пропахшей конским потом попоной, и сердце казака болезненно сжималось.
Марьянка постоянно унижала его, и он забывал о своей казачьей чести, – спасибо Господу Богу, хоть никто этого не видел. В подобные этому часы Машков начинал проклинать сельцо на Волге с таким поганеньким названием Новое Опочково. Туда он въехал вольным казаком, а из-под горящих обломков выполз незнамо кем, растютей, которым командует девчонка. Во какое превращение – почти на глазах у ничего не подозревающего Ермака!
Вообще-то, Ермак Тимофеевич тоже востер! За огольцом «Борькой», Степановым сыном, приглядывал внимательно, признавая за селянином большие способности, и как-то раз даже сказал сердитому Машкову:
– Вань, а малец-то и в самом деле скачет, как чертеняка! А уж верткий!
– Вот именно, что верткий, Ермак, – отозвался Машков, раздумывая совсем об ином.
– И умен! – продолжил Ермак.
– Ага, а еще смел до дури!
– И послушен!
«Это как сказать», – хмыкнул про себя Машков, согласно кивая головой. Как-то не вяжется послушание с ножом по ночам…
– Коли сможет с нами поход до Строгановых выдержать, – продолжал Ермак, – да когда мы ватагу соберем Мангазею завоевывать, из него неплохой посыльный получится. А ты как думаешь, а, Ваня?
– Поживем – увидим, Ермак, – осторожно отозвался Машков. – Хрен его знает, может, из этого орла воробей ощипанный выйдет.
– Иногда Борька мне девку красную напоминает, – задумчиво пробормотал Ермак. У Машкова сердце захолонулось от ужаса. И дрожь с мурашками по спине прошла.
– Он… девку? Ха! – хрипло и натужно рассмеялся Иван.
– Я ж сказал, иногда только! – помотал головой Ермак. – Но когда он на коне сидит… Просто он пока еще совсем юнец незрелый, Ваня. Словно его только что от мамкиной титьки отняли. Но года через два настоящим мужиком станет, таким как раз, какие нам и надобны.
– Если ему в том черт поможет, тогда – да, может быть, – вздохнул Машков. Сегодня его не в меру тянуло пофилософствовать. – Поживем – увидим…
Через два года ей уже восемнадцать будет. Да что такое два года для русского человека?! У кого есть время, может с ним вольготно обходиться, как бояре со своей казной. И если так рассуждать, всяк казак – такой бо-о-гатый человек получается…
К счастью, подобные разговоры с Ермаком были большой редкостью. Здорово они играли Машкову на нервы. Постоянное беспокойство за Марьяну, а вдруг откроется, что «Борька» – девка, буквально разрушало Ивана.
– Ничего не поделаешь, – сказал он Марьянке на девятый день их похода. – Я должен потчевать тебя тычками и затрещинами у других на виду. Такова уж казацкая наука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66