Их-то Ермак и поделил на конные отряды, так называемые сотни, каждой из которых командовал свой собственный атаман. За ними следовали есаулы и сотники… Старый казачий воинский порядок, позабытый, вроде бы, в прошлые дикие годы кровавых разбоев, вновь оживал на глазах. Верховное командование «лыцарством» взял на себя батько, атаман над атаманами, Ермак Тимофеевич. Правой его рукой по-прежнему оставался Иван Машков, тут уж ничего не изменилось.
Нужен был лишь некто, кого сегодня мы бы назвали «адъютантом его превосходительства», кто успевал бы повсюду с ермаковскими приказами на быстром коне.
На эту роль Ермак выбрал «Борьку». У Машкова глаза от ужаса на лоб полезли, когда Ермак добродушно облапил «осчастливленную» Марьянку.
Лицо девушки к тому времени утратило детскую округлость, расцветая своеобразной, озорной какой-то красотой. Хитрые голубые глазищи, мягко изогнутые губы, ямочки на щеках – Иван Матвеевич терял голову. И мечтал только о том, что сможет поцеловать такой рот. «Пресвятые угодники, да у меня, верно, сердце биться перестанет, когда я все-таки обниму ее…»
И вот когда Ермак обнял «Борьку», у Машкова кровь застыла в жилах от ужаса. Если атаман не бревно совсем бесчувственное, он вмиг заметит, что «Борька-то» хваленый как есть девка.
Но, к счастью, пронесло. Ермак выпустил «Борьку» из медвежьих объятий, а за ним к «адъютанту» бросились новые есаулы и сотники. Поздравить, как же!
– Ты хоть понимаешь, что была на волосок от гибели? – первым делом спросил Машков, когда они с Марьянкой остались одни. – Если бы Ермак понял, что ты – девица…
– Ну, и что бы ты тогда сделал, а, Иван? – спросила девушка. Спросила жадно.
– Ничего! Что бы я мог тогда сделать?
– Убить Ермака, к примеру! – и Марьянка ласково улыбнулась казаку. – Тебя что, всему учить надобно?
– Да ты с ума сошла? – ахнул Машков в ужасе. – Марьянка, ты вконец обезумела. Это невозможно…
– Когда человек любит, нет для него ничего невозможного.
– Значит, ради меня ты могла бы умереть? – спросил Машков, чувствуя, что дышать стало намного тяжелее.
– Да кого угодно, Иван свет Матвеевич! Кого угодно! Если б кто тебя убил, я б того человека землю топтать точно не оставила.
– Так ты любишь меня?
– Ты и сам про то знаешь.
– Нет, не знаю, – вскрикнул Машков, упрямо тряхнув головой. – Откуда мне знать-то? Я ведь и не обнял тебя ни разу по-настоящему.
Марьянка повернулась к нему спиной.
– Пусть и медленно, но ты становишься человеком, – бросила она через плечо. – Вот только подумай, как нам любовь нашу и дальше скрывать! Ты ж не можешь валяться в постели с посыльным самого Ермака Тимофеевича! Да за такие дела мигом мы на плоту в мешках с песком окажемся…
Молча, с открытым от удивления ртом смотрел ей вслед Машков, чем-то в этот миг напоминая гигантскую лягушку.

Так пришла весна. Весна 1580 года. Проклюнулась молодая листва на деревьях, на полях еще стояла вода, земля с трудом оттаивала после почти бесконечной зимы. На Каме уже сновали лодки, а Строгановы готовились к торговле с Москвой…
Но не только к торговле.
Все по-прежнему мечтали о сказочной Мангазее, о походе, о богатствах для казачьей вольницы. Армия из тысячи человек ждала этого похода, затаив дыхание, армия, хорошо натасканная, беспрекословно подчиняющаяся Ермаку, отучившему еще с помощью нескольких казней буянить свое дикое «лыцарство».
– Так больше не пойдет, – не выдержал наконец в мае Ермак и все высказал Никите и Максиму Строгановым. Их дядька Симеон тихо умирал той зимой в монастыре на покаянии.
Таков уж был обычай у купчин: в конце дней своих, – а Строгановы его нутром чуяли, этот конец, – покидали они свои хоромы ради монастыря, жили там келейно, моля у Господа смирения и покорности. Так когда-то поступил Аника Строганов, мудрейший человек, который из простых купчиков сумел пробиться во всемогущие. Когда почувствовал он приближение костлявой с косой в руках, отбыл в монастырь Соловецкий и стал там «монахом Иоасафом».
– Точно, так не пойдет, Ермак Тимофеевич, – отозвался Никита Строганов. Его и самого все больше привлекала воинская наука; а вот Максим тянулся к торговому делу и увеличению богатства рода. – Ты абсолютно прав, но сам подумай: покорить Сибирь и уничтожить Кучумово войско пока еще сам царь не решался.
– Царь наш старый болтун, хоть и Грозный, – гордо вскинулся Ермак. – Он больше о своем бабье помышляет, а Сибирь на нас свалил.
– Но силы нашего воинства…
Ермак торопливо перебил Никиту:
– Один не знающий страха казак стоит сотни благоразумных! Нас же целая тысяча. Так разве у Кучума наберется сто тысяч воинов?
– Что ж, посмотрим, – Никита обошел вокруг широкого стола. Карта, нанесенная на огромный лист пергамента, покрывала всю столешницу: на ней была обозначена вся Пермская земля со всеми ее реками и холмами, горами и озерами, поселениями и укрепленными крепостцами, с дорогами и непролазными болотами.
– Ты пойми, мы ж волнуемся, Ермак, – примирительно произнес Максим Строганов, до сих пор молча вслушивавшийся в спор.
– Волнуетесь? Это с тысячей-то казаков волнуетесь? Чего ради?
– Вот здесь… – Никита Строганов ткнул указательным пальцем в какую-то маленькую точку на огромной карте. – Речонки Силва и Чусовая. На их берегах находятся знатные поселения, земля там хорошая, родит много, зверья там тоже немерено. Четыре дня назад сгорело там девять селищ укрепленных! Мурза Бегулай нагрянул с семью сотнями вогулов и остяков и все пожег.
– А кто такой Мурза Бегулай? – спокойно спросил Ермак.
– Да князек местный, до сих пор дань исправно платил и покорен был.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66