Мы только Кучума с мест этих согнать хотим, тирана безбожного, что живет в палатах золотых, а с вами, как с крысами, обращается! С нашим царем Иваном и то лучше будет! Крестят вас и отпустят с миром…
Ох, и редко же лгали миру столь бесстыдно. Подданным Кучума сохранили жизнь, крестив их в веру православную. Те стояли перед священниками, удивляясь великолепию церковных нарядов. Ничего не понимая, глазели они на распятие с фигуркой обнаженного человека, а толмачи рассказывали им о Христе, что из любви к человечеству позволил распять себя… Все это казалось им чушью жуткой.
Но самый большой сюрприз еще ожидал новообращенных впереди: их новая церковь, их новые пастыри душ сберегатели требовали десятину со всего, что принадлежало им прежде. Верить в распятого было занятием дорогостоящим, и по сегодняшний день «правила игры» так и не изменились.
Но зато они могли жить, продолжать жить дальше, показывать казакам лучшие охотничьи места, делать для них легкие быстрые сани, буквально летавшие по снегу.
Половина разрушенных укреплений Чинга-Туры была отстроена заново. Людям хочется жить в тепле, это так естественно. А снежные бури уже приближались с востока, крался мороз по тайге, пробирая до костей. Даже остяки бросили охотиться и сидели теперь в своих хижинах, как в берлогах… Близились непростые для казаков времена.
Александр Григорьевич Лупин решился на хитрость, отправляясь к отцу Вакуле. Это была единственная возможность оставаться подле Марьянки: дом князька Япанчи находился неподалеку от мечети, а Ермак с Машковым, Иваном Кольцо и священником образовывали своего рода казачий «генштаб». «Борька» же тоже крутился поблизости.
Голос у Лупина был звучный, свистеть он тоже умел, как никто другой. Вот и отправился бывший староста на поклон к казачьему пастырю.
– Так ведь лошади у меня нет, коновал! – хмыкнул отец Вакула, завидев Лупина. – Да и не болею я ничем!
– И слава Богу! – отозвался Александр Григорьевич, затем вскинул руки, открыл рот и пропел аллилуйю. У священника даже в ушах зазвенело. А Лупин продолжил уже пасхальное: – Христос воскресе! Воистину воскре-е-есе!
Отец Вакула со священным трепетом взирал на Лупина, затем запустил пятерню в бороду и спросил:
– Черт побери, у тебя глотка, что ль, луженая?
– А это еще не все, что я могу, отче, – с довольным видом отозвался Лупин. – Во, слушай, – и, поднеся пальцы к губам, свистнул. Поп аж подскочил.
– Чего ты хочешь, раб божий? – спросил оглушенный Вакула. – Особого какого-то благословения?
– Я просто служкой в церкви быть хочу, батюшка, – Лупин смиренно опустил голову. – Певчим, да помощником твоим. Я ведь не только петь да свистеть умею, но и болячки целить. А зима долгая будет.
– Ты ведь человек верующий? – осторожно спросил отец Вакула.
– Как тебе сказать, батюшка…
Поп с силой хлопнул Лупина по плечу, так что тот еле на ногах удержался.
– Ладно, умный человек в церкви всегда пригодится…
Так Александр Григорьевич Лупин стал церковным служкой под началом у отца Вакулы. Нелегкая, надо сказать, работенка. Чаши чистить, одежонку поповскую в порядке содержать, с икон пыль смахивать, церковь подметать – дел хватало. А еще приходилось Лупину к Вакуле Васильевичу девок особых водить: стройных, веселых, грудастых, пахнущих приятно, не то что большинство вогульских бабенок.
Казакам, в общем-то, было безразлично, они любили не носом, а вот отец Вакула Васильевич Кулаков был большим эстетом, и его тяга к женской красоте была просто-таки непомерна. Может, потому, что священники всегда получают лучшую еду? Казаки тащили Вакуле по воскресным дням яйца, мясо, пироги, сыр, молоко – все то, что не позволит мужской крови застояться в жилах.
– Ты – мужик не промах! – заявил как-то раз отец Вакула Лупину и одарил того монгольскими браслетами из серебра. – Ежели и впредь таким же расторопным останешься, дьяком сделаю. У меня сердце доброе, братец.
А Лупину и не надо было ничего, только б дочку Марьянку каждый день видеть, а иногда и поговорить украдкой… подле церкви, в саду, в доме князька Япанчи.
– Жуткая работенка, – пожаловался Лупин однажды. Он сидел рядом с Марьянкой у теплой каменной печурки, пышущей нестерпимым жаром. Ермак так вообще по пояс раздетый по дому слонялся, пугая народ захожий здоровенными ручищами. – Другие вот лис да соболя ловят, а я – татарочек для Вакулы. Что за унижение! Все семейство наше люди честные, богобоязненные, бедные – да, но достойные… и что я сейчас творю? Баб в постель к бесстыжему попу тащу! Знаешь, я ведь иногда чуть не плачу, Марьянушка…
Зима была снежная, морозная, реки промерзли насквозь, леса стали совсем непролазны, заледенелые деревья замерли… такие зимы любому казаку казались чем-то ужасным, хотя и крыша над головой была и спины можно было греть у горячих печей. Скука стояла невыносимая. Ругались «лыцари» меж собой, жульничали во время игры, цеплялись к бабам… Тысяча диких ватажников в мертвом городе, на долгие месяцы приговоренных жить друг подле друга в тесном пространстве – проблема, над которой пока безрезультатно ломал голову Ермак Тимофеевич.
В Орельце все было по-другому. Там у них был собственный казачий городок, «веселый дом» с почти двумя сотнями разбитных девах, охота по пермским лесам.
А еще раньше, на Дону! Ох, братцы вы мои, лучше уж вообще не думать ни о Доне, ни о Волге, о степях южных и девках ногайских! Слезы на глаза наворачиваются, выть хочется, как волку от тоски.
Ермак, Машков и Марьянка рыскали по округе Чинга-Туры. В больших санях, в которые впрягали трех лосей: с ними умело обращались остяки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66