Подняв в свое время его имя как символ и знамя, сейчас, когда победа засветила ярким солнцем, ярче обозначились и тени от победителей: шло неприкрытое выгадывание личных интересов, демороссы рванулись в вояжи за границу, в спецраспределители, в коммерцию. А уже в этом они не могли бы надеяться на благосклонность академика. С его именем выгодно было идти в бой и победить, а вот иметь такого попутчика и после победы – лучше как-нибудь сами. Без образцов для подражания и ежесекундного осуждения. Это было горькой, но проверенной через других правдой: диссиденты, все как один поддержавшие начало демократических реформ в стране, не вошли затем ни в одну партию, ни в одно движение демократов.
А вообще-то заполитизированная страна следила за борьбой двух лающихся между собой президентов – Горбачева и Ельцина. Кажется, они оставались одни, кто не понимал и не хотел понимать, как губительно их противостояние для народа. Можно только предположить, сколько исследований и романов будет написано о подводных течениях всех этих событий, о предательствах, лицемерии, лукавстве, ожесточении, непримиримости, подлости, возвышениях и падениях. И сколько хулы услышат историки и писатели, если возьмутся за эти темы при жизни первой рати советских демократов, упоенно разваливающих великую державу.
Смуту, дикое по варварству к собственной истории время переживала страна летом 1991 года.
Зато сладостно, решительно менял облик своего кабинета избранный председателем горисполкома Илья Юрьевич Карповский. Правда, цветам виселось неуютно на огромной стене, а может, это просто так казалось с непривычки. За все семьдесят лет советской власти разве хоть один председатель горисполкома мог повесить на стену что-то иное, чем портрет Ленина или Генерального секретаря? А вот он, Карповский, делает это. Даже секретарша – женщина! – увидев цветы, со страхом перевела взгляд на нового начальника.
Впрочем, она не женщина, она именно секретарша. И таких секретарш – полстраны: испуганных, затюканных, замордованных, боящихся новых начальников и новых порядков. Хоть в лаптях, с кляпом во рту и страхом в печенках – зато с красным бантом на груди в колоннах Первомая.
Звонки и посетители пока особо не досаждали – город то ли привыкал, то ли пытался бойкотировать его. Но в этом плане Илья Юрьевич не комплексовал. День-два-три ему самому как раз нужны, чтобы осмотреться и войти в дело. А уж потом он сам начнет вызывать. И тогда станет видно, кто и как улыбается. Особенно из числа тех, кто спит и видит его обратно в тюрьме и зоне.
Лучше бы не поминалось это под руку!..
– Илья Юрьевич, к вам посетители, – однажды под конец дня осторожно заглянула к нему секретарша, оставив свой горб за дверью. Была Валентина Ивановна худа, с вечно поднятыми плечами, сутулой спиной, и Илья Юрьевич по лагерной привычке сразу окрестил ее про себя: «Кэмел». На сигаретах нарисован точно такой же верблюд – худой, старый, одногорбый. И как она столько лет просидела при начальстве?
– Я никого не вызывал, Валентина Ивановна. А время приема расписано и висит внизу, – улыбнулся в ответ Илья Юрьевич. Но улыбнулся так, чтобы секретарша на веки вечные, то есть до последнего дня работы здесь, усвоила распорядок. По совести, ей самой следовало бы написать заявление об уходе и вместе со старым председателем – на все четыре стороны, продолжать искать коммунистическое завтра. Однако что-то молчит, выжидает. Неужели думает, что сработается? Или шпионить осталась? Не-ет, водитель и секретарша – эти сотрудники должны быть надежнее жены. Или, в крайнем случае, привлекательнее.
Валентина Ивановна, поняв взгляд начальника, обреченно попятилась назад, но все равно – какая же все-таки выучка, успела доложить главное:
– Извините, но они сказали, что вы их ждете и обязательно примете. Просили передать только одно слово – «Верхотура».
Вот тут Илья Юрьевич подскочил, как… Впрочем, ужаленные и ошпаренные подскочили бы, наверное, все же не так стремительно.
– Кто они? – вскричал он. Чувствовал, что потерял контроль над своим голосом и жестами, но, тем не менее, не мог собраться и взять себя в руки. – Кто?
Он, видимо, хотел услышать фамилии, но вторично перепуганная секретарша прошептала:
– Не назвались. Сказали только – «Верхотура».
– Да слышал уже, – закричал, попытавшись перебить, но не секретаршу, нет, а просто это страшное слово, Карповский.
– Не пускать? – ни жива, ни мертва стояла «Кэмел». – Или милиционера…
– Нет! Нет. То есть… Погодите. Их двое? Чего же они хотят? Так, так, – он посмотрел на телефоны. Подними трубку, вызови наряд милиции – и… Заставил себя отвести взгляд от новеньких аппаратов – от греха и соблазна подальше. «Верхотура» – это Верхотуринск по-лагерному, место, где тянул свой срок Илья Юрьевич. Что же за гости объявились? Зачем? Кто конкретно? Черт, он же всех перезабыл. «Синица», «Узбек», «Вадик»… А с милицией – полная глупость, здесь она не поможет. Что же делать?
За него решили сами посетители.
Отодвинув секретаршу, отворилась дверь, и в кабинет вошли два парня. Подло так, многозначительно улыбающихся, вполне прилично одетых.
«Нет, не знаю их, не видел, не помню», – заулыбался на всякий случай в ответ Илья Юрьевич и, торопливо выходя из-за стола, пошел навстречу с протянутой рукой.
– Здравствуйте, проходите, садитесь. Садитесь. Валентина Ивановна, э-э, вы можете идти. Нет-нет, не домой. Вы мне еще нужны будете, бумаги там всякие… Словом, никуда не уходите.
Посетители даже не скрывали, что с пониманием и сочувствием смотрят на суету председателя. И тоже ждали, когда освободится кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82