Адам смог различить смутные очертания крыши. Вместо пути к неминуемой гибели им открылась дорога к жизни.
Можно уже было различить вырывающийся из трубы и теряющийся в завихрениях метели дымок; потом прояснились очертания приземистого здания, без сомнения, почтовой станции. Адам не без труда выбрался из седла. Догнав Софи, он развел ее руки, мертвой хваткой вцепившиеся в конскую гриву, и спустил на землю. Борис, оказавшийся рядом, подхватил поводья и повел за собой всех лошадей вместе с кибиткой.
Адам, навалившись плечом, распахнул дверь жилища. Софи, которая не могла держаться на ногах, просто повисла на нем. Посередине просторной комнаты, в которой они оказались, пылала жаром большая русская печь. Он тут же подтащил ее чуть ли не вплотную к огню, а уж потом огляделся. Со всех сторон на него смотрели лица, множество лиц — мужских, женских, детских; двое стариков притулились около печи. В комнате царил полумрак. На земляном полу лежали и бродили кошки, собаки, копошились куры, у дверей стояла коза. Они оказались на почтовой станции самого допотопного вида, однако в ее единственной комнате, несмотря на вонь, было тепло.
— Моему слуге надо помочь с лошадьми, — с трудом заставил себя пошевелить губами Адам. Сунув руку в карман, он извлек кожаный кошелек, негнущимися пальцами достал монету и протянул ее смуглому пареньку. — Когда сделаешь, получишь еще одну.
Тот почесал затылок, спрятал монету за щеку и начал натягивать полушубок из овчины, лежавший на лавке рядом с печью.
— Очень сильный буран, барин, — проговорил мужик постарше. Если не считать Адама, он был первым, кто произнес хоть слово. И в голосе его звучал испуг. — Плохо и человеку, и скотине.
— Верно, — согласился Адам. — Подай водки. — Затем, поискав взглядом женщину, продолжил: — Вы можете дать нам какой-нибудь горячей пищи?
— Щи, барин! — тряхнула она головой в засаленном платке, словно отгоняя наваждение.
— Вот и займись этим. И мне нужно отгородить место у огня. Есть у вас ширма?
Вопрос мог показаться невероятным, но, очевидно, толстый кошелек, богатые меха путешественников и не терпящий возражений тон помогли сотворить почти невозможное. Софи, которую по мере возвращения чувствительности в конечностях начал колотить такой сильный озноб, что стучали челюсти, внезапно обнаружила себя в окружении занавесок, сотворенных из простыней, подвешенных к крюкам, торчащим из потолка. Связки лука и чеснока, свисающие с подобных крючков, придали всей сцене настолько невероятный вид, что она невольно начала тихонько посмеиваться.
— Снимай с себя все! — скомандовал Адам, перейдя на французский, не без основания полагая, что с той стороны самодельной ширмы его никто не поймет. Потом протянул ей бутылку водки. — Никогда в жизни мне не приходилось сталкиваться с таким вопиющим, чудовищным безумием! Еще полчаса — и тебе бы уже ничто не помогло. Чего ты хотела добиться своей бессмысленной отвагой? — Он яростно наклонил бутылку. Рука его дрожала. Софи поперхнулась, влага потекла по подбородку.
— Я хотела добиться того, чего и добилась, — прокашлявшись, ответила она тоже по-французски. — И не кричи на меня, Адам. Не думал же ты, что я способна бросить Хана на произвол судьбы?
— Представь себе, думал, — сухо откликнулся он и тоже сделал порядочный глоток из бутылки. — Что было глупо с моей стороны. Ну а теперь раздевайся. На тебе все задубело от мороза.
Только теперь до ее застывшего сознания дошло, зачем понадобилась ширма. Она уставилась на него широко раскрытыми глазами.
— Здесь, прямо в избе? Когда вокруг все эти люди?.. — повела она подбородком в сторону занавески, из-под которой в этот момент вынырнул, весело попискивая, цыпленок.
— Кыш! — отпихнул его ногой Адам. — Да, здесь, Софи. И немедленно. Ты, может, и не осознаешь, но одежда тебя студит. — С этими словами он принялся расстегивать крючки своей собственной накидки; отходящие от мороза пальцы болели и плохо слушались,
— Но я же не могу остаться голой! — протестующе заметила Софья, но умолкла, обнаружив, что от тепла помещения под ногами уже образовалась лужа. Ледяная сырость, казалось, просто обволакивала все тело. Она подумала, что Адам прав. Неловкими пальцами она принялась стаскивать с себя одежду и в конце концов осталась в чем мать родила. Замерзшая кожа приобрела красноватый оттенок.
— Иди сюда! — Адам, такой же голый, принялся растирать ее куском домотканого полотна. — Не предполагал, что впервые придется смотреть на тебя при таких обстоятельствах! — Он яростно растирал ее, поворачивая кругом, растирал тело, руки, ноги и продолжал бормотать при этом: — Трудно вообразить менее привлекательное зрелище!
— Ты с меня шкуру сдерешь! — взмолилась Софи. — Хочешь очистить меня, как картошку?
— Этого, я и добиваюсь, — притворно вздохнул Адам. — Никакой привлекательности. Но если не об овощах, а о тебе — как ты себя чувствуешь?
— Жива и здорова, и согрелась, — добавила она. — Ну а что дальше?
— Может, удастся раздобыть какое-нибудь одеяло?
— В нем же наверняка полно блох, Адам. Меня съедят заживо! — Присев у горящей печи на корточки, она обхватила себя руками, прикрывая грудь. — Не смотри на меня.
— Граф! — послышался из-за занавески голос Бориса. — Думаю, вам понадобится мешок с одеждой.
— Ты прав, Борис, — высунул голую руку в щель между простынями Адам. — Тебе бы следовало тоже снять одежду.
— Это я и делаю, — откликнулся мужик. — Как себя чувствует Софья Алексеевна?
— Замечательно, Борис, — подала голос Софи.
— Вы этого не заслуживаете, — осуждающе заметил тот. — После такого безумия!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126