Атласное вечернее платье приобрело жалкий вид — мятое, со следами высохших мокрых пятен, в одном, месте разошедшееся по шву после вчерашней верховой езды. Волосы, которые она не имела возможности расчесать уже два дня, спутанными космами легли на плечи. Под ногтями виднелись полоски грязи. Перед ее мысленным взором непроизвольно возник образ князя Дмитриева. Она совершенно неожиданно громко расхохоталась.
— Что тебя так насмешило, милая? — обернулся Адам.
— Я почему-то вспомнила Павла. — Лицо Адама моментально замкнулось, и она не могла этого не заметить.
— Нет, я просто подумала, — какое зрелище я сейчас представляю и как бы он к этому отнесся, — пояснила она, запнувшись от выражения явного отвращения на его лице.
— Он пытался тебя убить, — бесцветным голосом произнес Адам. — Ив этом я не нахожу ничего смешного, как и в чем-либо другом, имеющем отношение к твоему мужу.
Резко повернувшись, он широкими шагами вышел из помещения. В открывшийся на секунду дверной проем ворвался яркий солнечный свет и поток ледяного воздуха. Дверь захлопнулась.
Тем же широким шагом Адам направился на конюшню. Невероятно, как Софья может смеяться при мысли о муже? Неужели она не понимает, в каком положении она… они оказались? Муж мог все-таки поинтересоваться, удалось ли Софье, несмотря ни на что, выжить в этом путешествии. Генерал ни в коем случае не должен узнать, что Адам Данилевский имеет к этому какое-либо отношение. Единственным объяснением ее случайного спасения мог быть только Борис Михайлов. В Берхольском мстительная рука Дмитриева мужика не достанет. Разные мысли роились в голове графа, пока он проверял лошадей. Но самая главная мысль, которая никак не шла у него из головы, заключалась в том, что Софья Алексеевна является чужой женой и останется таковой до тех пор, пока смерть мужа не прервет брачный союз. А он, Адам Данилевский, человек твердых нравственных устоев, поклявшийся никогда больше не иметь никаких отношений с женщинами, оказался втянут в такой же любовный треугольник, какой разрушил его собственную семью, и на этот раз вина лежала на нем.
В ушах до сих пор стоял презрительный смех Евы, обвинявшей его в излишней щепетильности, в нежелании видеть правду жизни, в бегстве от реального мира… Он видел ее стоящей на верху лестницы с большим животом, в широком платье со вздрагивающими складками от толчков ребенка, которого она носила под сердцем… Ребенка, чьим отцом был другой мужчина…
— Вас что-нибудь беспокоит, граф? — Невозмутимый тон Бориса Михайлова прервал мучительные воспоминания.
— Нет, ничего, — обернулся он на голос, чувствуя, что лицо все еще сведено горечью. — Я зашел проверить лошадей. Кажется, ни одна из них серьезно не пострадала.
Борис бросил на него взгляд умудренного жизнью человека, который многое повидал на своем веку.
— Лучше всего вести себя с ней честно, — заметал он. — Софья Алексеевна способна на многое, но она никогда не смирится с недомолвками и обманом.
— Ты полагаешь, у меня есть намерение ее каким-то образом обмануть, Борис? — вскинул брови Адам. — Чем я заслужил подобное предположение?
Однако Бориса было не так-то легко смутить. Он просто пожал плечами.
— Вам виднее, барин. — Нагнувшись, он занялся ногами Хана. Опытные руки внимательно ощупывали сухожилия, проверяя, нет ли где жара, что могло свидетельствовать о болезни коня.
Адам покинул конюшню. Он не говорил Софье, что был женат. В этом, как ему казалось, не было смысла. Он не мог вспоминать об этом браке без горечи, а горечь могла, по его мнению, передаться и его любимой. Теперь же, оказавшись втянутым в любовный треугольник, ему было бы еще труднее задевать больные струны. Слишком много напрашивалось сравнений, слишком болезненны были они.
Подойдя к дому, он увидел, что Софья уже на улице. Она стояла, наслаждаясь ослепительным солнечным утром, в своей плотно застегнутой меховой накидке с капюшоном на голосе. Помахав ему рукой в знак приветствия, она направилась в отхожее место на задворках избы.
Неужели он её обидел? Адам негромко выругался про себя. Конечно же, да. Шагая взад и вперед, он ждал ее возвращения. Наконец послышались ее торопливые шаги; меховые сапожки скрипели по свежевыпавшему снегу. Он увидел, как она прикрывает рукой глаза от яркого солнца.
— Мы готовы ехать дальше?
— Через пару минут. — Адам взял ее за руки. — По утрам я бываю груб, Софи, особенно когда провожу ночь в борьбе с блохами. — Он улыбнулся. — Прости меня.
Ока пристально посмотрела ему в глаза, словно заглядывая в душу.
— Mне не за что тебя прощать, Адам, — пожала она плечами. — Ты не желаешь говорить о Павле. Почему я должна винить тебя? Мы просто больше не будем этого касаться.
— Я тебя обидел, — настаивал Адам, не выпуская ее рук.
— Мне самой следовало бы прикусить язык, милый, — улыбнулась она. — Ничего страшного.
После этих слов ему ничего не оставалось делать, как посчитать себя удовлетворенным. Они продолжили свое путешествие. Борис выполнял роль кучера. Но в кибитке ощущалось некоторое замешательство. Софи выглядела отстраненной, хотя улыбалась и поддерживала разговоры, которые время от времени заводил Адам. Тем не менее, чувствовалось, что делает она это с некоторым усилием, поэтому постепенно Адам умолк, оставив ее рисовать узоры на заиндевевшем окошке и разглядывать заснеженные поля, мимо которых они проезжали. Отчетливо повизгивали деревянные полозья.
К середине дня Адам решил, что пора разгонять эту невыносимую скуку. Он не мог обвинить Софи в том, что она дуется — на самом деле такое поведение было чуждо ее природе, — но во всем этом он видел нечто большее, чем простое желание остаться наедине со своими мыслями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126