И Вильям, конечно же, Вильям — джентльмен до мозга костей, ловкий и коварный, как сам дьявол, от рождения наделенный красотой, богатством, знатностью, но не меньше дьявола стремившийся к власти.
Ни тот, ни другой не изменились с годами, не поддались, наподобие трех своих друзей, разлагающему влиянию лени, возраста, легкой жизни. У обоих качества, определявшие их характер в юности, лишь усилились с годами — страсть к деньгам у него, стремление к власти у Вильяма, — и с каждым днем они все более отчаянно стремились добиться и того и другого. Сэр Ральф знал, что, как только их план будет успешно осуществлен, он удовольствуется тем, что будет считать свои деньги, тогда как Вильям, не нуждавшийся в деньгах, возможно, уже сейчас продумывал детали своей коронации. И, видит Бог, Вильям уже выбрал себе будущую супругу.
На минуту сэру Ральфу стало жаль своих старых друзей, которые так опустились, но только на минуту. Ему тяжело было вспоминать то время, когда они впятером представляли собой единое целое — все решительные, отважные, блестящие. Когда же все покатилось под гору, наполнив трех его друзей такой безнадежностью и отчаянием, что они согласились собраться вместе в последний раз, согласились стать винтиками его с Вильямом грандиозного плана?
Нет-нет, он не будет об этом думать. Думать об этом — значит думать о начале конца, о годах, оказывавших на них постепенно свое разрушительное воздействие, пока они, убаюканные былыми успехами, не поглупели и не стали самоуверенными настолько, что допустили ошибку в отношении Жоффрея Бальфура, едва не ставшую для них фатальной. Какой смысл думать о Жоффрее Бальфуре, о деле, из-за которого они оставались вместе целых семь лет после того, как каждый испытал желание и потребность идти своим путем?
Если бы он тщательно проанализировал жалкий флирт Артура, пристрастие к игре Стинки, настойчивое желание Перри всегда и всюду демонстрировать свое превосходство, он смог бы определить момент, ставший началом их деградации. И даже тот момент, когда он сам проявил слабость, стал свидетелем того неизбежного, чего втайне страшился всю свою жизнь. Тот самый момент и тот ужас. Дело Жоффрея Бальфура.
Нет, он не будет думать об этом сейчас, когда они завершают подготовку самого блестящего переворота века, когда Вильям и он должны вот-вот получить главную в своей жизни, полной интриг, награду, осуществив самый изобретательный, самый смелый план из всех, что когда-либо придумывал человек.
— Здравствуйте, джентльмены! Что это вы сидите тут, забившись в темный угол, — несете молчаливую вахту в честь прошлых или будущих свершений? Или вы застыли наподобие статуй, поджидая меня? Я польщен, но все же молю Бога, чтобы это было не так. И вы, кстати, поступаете разумно, не предлагая мне сесть, а то кто-нибудь может подумать, что вы рады моему случайному обществу. Но не буду больше задерживать ваше внимание. Видите ли, сегодня я намерен развлечься, влюбившись по уши, так что мы с вами не увидимся, по крайней мере, до субботы. Любовь редко длится больше двух дней, не правда ли, джентльмены? Но скажите мне — к сэру Перегрину и лорду Мэпплтону этот вопрос не относится, — вы знакомы с прелестной Маргаритой Бальфур?
Сэр Ральф взглянул на Томаса Донована и с одного взгляда оценил и безупречный костюм, и естественную; расслабленную позу, и веселые искорки в ясных голубых глазах. Он не сомневался, что причиной веселья являлись они сами, хотя, убей Бог, не понимал, почему.
— Так вы намерены поухаживать за мисс Бальфур, мистер Донован? Как это смело, как предприимчиво с вашей стороны. Но учтите, молокососами вроде вас мисс Бальфур подкрепляется на завтрак. Видите ли, эта леди отдает предпочтение мужчинам постарше.
— Да, — ответил Томас, улыбаясь каждому из них по очереди из-под своих густых пышных усов, которые шокировали тонкий вкус сэра Ральфа, — до меня дошел сей прискорбный слух. Мне сообщил об этом некий мистер Квист, если я правильно запомнил фамилию. Как, по-вашему, это объясняется: расчетами мисс Бальфур превзойти во всем старых трясущихся джентльменов или… пережить их? О, прошу прощения, сэр Перегрин, лорд Мэпплтон, это моя обычная американская невоздержанность на язык. Что ж, мне пора. Я сопровождаю юную прелестницу на ужин. Вы не знаете, за ужином она не лакомится молодыми людьми? Ах, какое увлекательное, какое приятно возбуждающее предположение. До субботы.
— До субботы, — попрощался сэр Ральф сквозь стиснутые зубы.
Как только высокий американец удалился, вышагивая с уверенностью, действовавшей сэру Ральфу на нервы, последний откинулся в кресле и принялся рассеянно потирать гладко выбритый подбородок.
— Даже не верится, что успех нашего предприятия зависит от этого наглого ирландского повесы, — проговорил он, сужая свои темные глаза, так что они превратились в щелочки. — Донован либо необыкновенно умен, либо недопустимо невежественен. Как мне ни неприятно признавать это, Перри, но на сей раз я согласен с тобой. Пора нашему другу старине Вилли начинать действовать открыто. Почему мы должны делать все на свой страх и риск?
— У меня, что, нос в саже, мистер Донован? Вы уже целую минуту смотрите на меня не отрываясь. Это как-то сбивает с толку.
Томас, сидевший, выпрямившись, на стуле с очень неудобной спинкой, наклонился вперед, поставил локти на стол и уперся подбородком в ладони.
— Целую минуту, мисс Бальфур? А мне показалось, что не прошло и секунды. Я мог бы провести вечность, глядя в ваши великолепные изумрудные глаза. Они напоминают мне о родной любимой Ирландии.
— Неужели, мистер Донован?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122