Худенькая Кистна двигалась с такой неподражаемой грацией, что напомнила Олчестеру цветок, который покачивает на тонком стебельке легкий вечерний ветерок.
Когда девушка улыбнулась ему, он заметил, что, по совету мадам Ивонн, она чуть тронула помадой губы, и они не казались теперь такими бледными и бескровными.
— Прекрасные перышки делают и птичку прекрасной! — воскликнул Уоллингхем, прежде чем маркиз успел открыть рот.
— Я так и думала, что это услышу, — смеясь, ответила девушка. — Я и сама чувствую себя в этом прекрасном платье словно павлин, распустивший хвост.
Она взглянула на маркиза и совсем тихо, будто разговаривая с ним одним, произнесла:
— Я так… благодарна вам…
— Я же говорил вам, что не люблю, когда меня благодарят.
И все-таки Олчестер не мог не признать, что ему никогда прежде не приходилось видеть выражения такой безмерной благодарности в глазах женщины.
Он вспомнил, с какой бесцеремонностью леди Изобел указала ему на брильянтовое ожерелье, которое она хотела получить в подарок на Рождество, и как, получив ожерелье, возмущалась тем, что маркиз не приобрел браслет, который составлял комплект с этим ожерельем.
Вспомнил маркиз и драгоценности, подаренные им хорошеньким куртизанкам, которых поселил в одном из своих домов в Челси.
Они вытянули из него все, что могли, как любил говорить Уоллингхем, — словно магнит, который вытягивает деньги из карманов быстрее, чем успеваешь их туда класть, но их благодарность порой бывала непропорциональна средствам, которые тратил богатый любовник.
Восторг, сиявший в глазах Кистны, заставил маркиза на мгновение устыдиться. Но затем он сказал себе, что сейчас не время для сентиментальностей. Им еще многое предстоит сделать, прежде чем Бранскомб будет одурачен.
При одной только мысли об этом маркиз нахмурился и, к своему удивлению, тут же услышал испуганный голос Кистны:
— Вы… сердитесь? Это потому… что я сказала…или сделала что-то не так?
— Конечно, нет! — воскликнул маркиз. — И я надеюсь, что никогда не буду сердиться на вас и даже не дам вам повод бояться, что я рассержусь.
— Я бы… очень испугалась, если бы… вы на меня рассердились.
— И были бы правы, — вмешался Перегрин. — Могу вас заверить, что маркиз страшен в гневе, и, что самое ужасное, он никогда не повышает голоса.
Кистна сдавленно хихикнула.
— Я согласна… что это… намного хуже, чем когда кричат. — Она ненадолго замолчала. — Папа никогда не сердился, даже если кто-то делал что-нибудь плохое. Он только становился таким расстроенным и подавленным, что виновный сам начинал раскаиваться в своем поступке.
— А как вы ведете себя, когда сердитесь? — спросил Перегрин.
— Иногда я выхожу из себя, — призналась Кистна, — но это очень быстро проходит, и я… очень… очень сожалею и стремлюсь извиниться.
— Это правильно и весьма достойно" — заметил Уоллингхем.
— Я уверена, что в таком прекрасном месте я просто не смогу рассердиться. Только две вещи могут вызвать в человеке гнев: уродство и несправедливость.
— Главным образом, — несправедливость, — проговорил маркиз жестко.
Он снова подумал о Бранскомбе, а Уоллингхем, который считал, что не следует позволять маркизу сосредоточиваться на своей обиде, поспешил сменить тему разговора, и они направились в столовую, все трое весело смеясь.
На Кистну обед произвел фантастическое впечатление.
Ей никогда еще не приходилось обедать в такой роскошной обстановке, а блюда казались ей божественной амброзией. Восхитительным казалось ей и общество таких разных, но в равной мере элегантных и утонченных джентльменов.
Возвращаясь мыслями в прошлое, Кистна вспоминала, что ее отец, человек очень серьезный, всегда шутил и смеялся, когда их семья собиралась вместе, и все их разговоры были проникнуты теплом и любовью.
Это было совсем не похоже на беседу маркиза с его другом. Они непрерывно обменивались остротами, словно вели дуэль, но не на шпагах, а на словах, и каждое слово имело свое особое значение.
Поскольку Кистна в последние три года страдала от недостатка пищи не только телесной, но и духовной, каждая фраза маркиза или Уоллингхема казалась ей и интересной, и поучительной.
Поскольку она уже не была голодна, она могла наслаждаться тончайшими оттенками слов, хитроумно построенными фразами, сосредоточенно следя за разговором, не отвлекаясь, как это было еще несколько дней назад.
Время от времени маркиз или Уоллингхем обращались к девушке, но чаще казалось, что они беседуют так, словно ее и не было.
Они говорили о спорте и о своих знакомых так, как разговаривают люди настолько близкие, что понимают друг друга с полуслова.
Уоллингхем обсуждал с маркизом его шансы выиграть Золотой кубок на скачках в Аскоте. Затем, словно внезапно вспомнив о существовании Кистны, он спросил у девушки:
— Вам нравятся лошади?
— Я их очень люблю! Но мне никогда не приходилось ездить на настоящих верховых лошадях, о которых вы говорите. В Индии были только маленькие лошадки местной породы, очень своенравные, с ними было трудно справиться.
Маркиз улыбнулся.
— Значит, вы хотели бы поездить на моих лошадях?
Кистна негромко вскрикнула.
— О, пожалуйста! Пожалуйста! Если у меня будет костюм для верховой езды, вы, может быть… позволите мне… ездить вместе с вами и мистером Уоллингхемом.
— Я распоряжусь, чтобы вам сшили два костюма, как это обычно делается. Это все, что необходимо для езды верхом летом. А к зиме вам потребуется что-нибудь потеплее.
Не услышав обычных слов благодарности, маркиз взглянул на девушку и увидел на ее лице безмерное удивление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44