Вторые принадлежали к распространенному виду, были нормальной величины и отличались степенной важностью. Их было две пары, подобранные по возрасту и внешним особенностям.
Все обезьяны были облачены в более или менее обычную одежду цивилизованных европейцев. Но особой тщательностью отличался туалет старшего самца. На нем был гусарский доломан, который мог бы придать определенной части его тела большую воинственность очертания, чем это было предусмотрено природой, если бы не красная юбочка, притом очень короткая. Но она была сшита таким образом не с целью показать изящную ножку или лодыжку, а для того, чтобы предоставить нижним конечностям свободу для выполнения ряда удивительных движений, которые савояры, используя природную ловкость животного, безжалостно заставляли его проделывать. На нем была испанская шляпа, украшенная облезлыми перьями и белой кокардой, а на боку болталась деревянная шпага. Кроме того, он держал в руке метелку.
Заметив, с каким вниманием я их разглядываю, савояры тотчас же заставили животных скакать и плясать с явной целью извлечь выгоду из моего любопытства. Безобидные жертвы этой грубой тирании повиновались с терпением, достойным глубочайших философов. Они исполняли желания своих хозяев с готовностью и бойкостью, которые были выше всякой похвалы. Одна подметала землю, другая вскакивала на спину собаке, третья безропотно кувыркалась множество раз, а четвертая плавно двигалась взад и вперед, как молодая девица в кадрили.
Все это могло бы не оставить особого впечатления (такое зрелище, увы, слишком обычно!), если бы не красноречивые призывы, которые я прочел в глазах обезьяны в гусарском доломане. Его взор редко отрывался хотя бы на миг от моего лица, и, таким образом, между нами вскоре установилось безмолвное общение. Я заметил, что он был чрезвычайно серьезен: ничто не могло заставить его улыбнуться или изменить выражение. Послушный хлысту жестокого хозяина, он ни разу не отказался выполнить требуемый прыжок. Его ноги и юбочка целыми минутами описывали в воздухе запутанные петли, словно навсегда расставшись с землей. Но, закончив номер, он опускался на мостовую с неизменным спокойным достоинством, показывавшим, как мало внутренний мир обезьяны был связан с ее шутовскими скачками.
Отведя своего спутника в сторону, я поделился с ним своими мыслями по этому поводу.
— Право, капитан Пок, с этими бедными созданиями, мне кажется, обращаются чрезвычайно несправедливо! — сказал я. — Какое право имеют эти два мерзких субъекта распоряжаться существами, гораздо более привлекательными на вид и, конечно, умственно более развитыми, чем они сами, и под угрозой плетки принуждать их так нелепо прыгать, не справляясь с их чувствами и желаниями? Это нетерпимое угнетение требует немедленного вмешательства.
— Король!
— Король или подданный, это не меняет нравственной уродливости их поступков. Чем эти невинные существа заслужили такое унижение? Разве они не из плоти и крови, как мы сами? Разве они не ближе к нам по внешнему облику, а, может быть, и по разуму, чем все другие животные? Разве можно терпеть, чтобы с нашим ближайшим подобием, с нашими двоюродными братьями поступали таким образом? Разве они собаки, что с ними обращаются как с собаками?
— По-моему, сэр Джон, на свете нет собаки, которая могла бы сделать такое сальто-мортале. Их выкрутасы поистине удивительны!
— Да, сэр! Но не только удивительны, они возмутительны. Поставьте себя, капитан Пок, на миг в положение одного из этих созданий. Вообразите, что на ваши могучие плечи напялен гусарский доломан, ваши нижние конечности облачены в юбочку, на голове у вас испанская шляпа с облезлыми перьями, на боку болтается деревянная шпага, а в руки вам сунули метелку и что савояры плеткой заставляют вас проделывать сальто-мортале на потеху зрителям. Как бы вы поступили в таком случае?
— Да я бы, сэр Джон, без всякой жалости отделал этих двух молодых негодяев, сломал бы шпагу и метлу об их головы, а потом отправился прямо в Станингтон, мой порт приписки.
— Так, сэр, допустим, вы могли бы расправиться с савоярами, которые еще молоды и слабы…
— А хоть бы на их месте была пара французов! — перебил капитан, сверкая глазами, как волк. — Скажу вам прямо, сэр Джон Голденкалф: я человек и не потерпел бы таких обезьяньих штучек.
— Прошу вас, мистер Пок, не употребляйте это выражение в пренебрежительном смысле. Правда, мы называем этих животных обезьянами. Но разве мы знаем, как они сами себя называют? Человек — всегда лишь животное, и вы должны хорошо знать…
— Послушайте, сэр Джон, — снова прервал меня капитан, — я не ботаник и учился только тому, что необходимо охотнику на котиков, чтобы плыть, куда ему нужно, но я хочу спросить вас об одном: свинья тоже животное?
— Без сомнения, равно как и блохи, и жабы, и гадюки, и ящерицы, и жуки — все мы только животные.
— Ну, хорошо, если свинья — животное, я готов признать это родство. При моем немалом житейском опыте мне случалось встречать людей, которых можно было отличить от свиней только по тому, что у них не было щетины, рыла и хвостика. Я не стану отрицать того, что видел своими глазами, хотя бы это и было мне неприятно. А потому я готов согласиться, что если свиньи — животные, то некоторые люди, по всей вероятности, — тоже.
— Мы называем эти занятные существа обезьянами. Но кто знает, не платят ли они нам тем же и не называют ли нас на своем языке столь же оскорбительной кличкой? Нам следовало бы проявлять больше справедливости и рассматривать этих незнакомцев как несчастную семью, которая попала в руки негодяев и имеет полное право на наше сочувствие и действенную помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136