Даже если стану генералом…
…Генералом не генералом, но скоро я стану майором, рассуждал он, неторопливо вышагивая по улице в сторону авеню, где можно было поймать такси. Фактически я уже майор. Правда, никто пока не знает, как я выпутаюсь из этой истории.
На авеню остановился первый же кэб — такой же желтый, как и сто лет назад, правда, после Депрессии в Америке навсегда перестали делать большие автомобили — все они как класс перекочевали туда, где их не было никогда раньше: в Восточную Европу, а если точнее — в бескрайнюю Россию с ее неиссякаемыми энергетическими ресурсами и в тихую, по-муравьиному трудолюбивую Украину.
Водитель смотрел на Леона выпученными глазами.
— Вы военный, сэр? — спросил он, опустив перегородку салона.
— Да, — спокойно ответил Леон.
— А в какой же стране положено носить с собой эту вашу саблю?
— В Украине.
Кэбби заткнулся. Вряд ли он видел Леона в сетях, дело было в другом. Обычному работяге-американцу, вкалывающему по пятьдесят часов в неделю, неприятно жить с мыслью о том, что где-то, далеко за океаном, есть страны, в которых не нужно отдавать 70 центов с каждого заработанного доллара для того, чтобы прокормить ораву бездельников, не желающих эти центы зарабатывать, и ораву чиновников, эти центы распределяющих. Такие страны — в которых работать приходилось всем — вовсе не казались ему раем, нет. Там, слышал он, не очень-то с правами человека, там до сих пор казнят за убийства и наркотики, но, главное, он никак не мог привыкнуть к презрительно поджатым губам этих надменных русоволосых славян, к их манере разговаривать сквозь зубы и морщиться при виде каждого неевропейца.
— Отвезите меня к Мемориалу 11 сентября, — неожиданно произнес Леон.
Водитель удивленно обернулся.
— Мы же…
— Я заплачу.
Леон порылся в боковых карманах шинели, вытащил сигареты и вспомнил, что в американских машинах пепельниц не встретишь. Стряхивать пепел на пол салона он посчитал ниже своего достоинства — вздохнув, Леон спрятал пачку обратно. В этот момент в окошко просунулась рука с жестяной коробочкой.
— Курите, сэр, — сказал кэбби. — Я сам иногда курю… спасибо, что вы не стали пачкать машину, — обычно я очень устаю к вечеру, и чистить салон уже просто нет сил. Вы не угостите меня сигаретой?
Макрицкий протянул ему пачку «Гетьмана». Таксист осторожно вытащил длинную коричневую сигарету, понюхал ее и, довольно вздохнув, спрятал под солнечный козырек.
— Я — потом, — сказал он.
— Возьмите еще пару, — предложил Леон. — Это очень хорошая марка.
Кэбби, казалось, испугался такому предложению.
— Нет-нет, сэр, как я могу, что вы…
Леон молча пожал плечами.
Выбравшись из машины, он тщательно уложил внутри ворота шинели свой белый шарфик — так, чтобы тот закрывал воротник кителя, но оставлял на всеобщее обозрение черный форменный галстук — и зашагал по тротуару. За его спиной тускло светились прожекторы, освещая стеклянные громады старинных билдингов. Когда-то, вспомнил он слова деда, здесь было море огней. Теперь экономят на всем. Теперь каждый прожектор — это чьи-то сосиски социальной помощи… сосисок хочется много, на всех не хватает, вот и приходится вместо былого величия включать дохленькие фонарики: так, разве что для виду.
Мимо Леона, торопливо стуча по тротуарной плитке модными твердыми каблуками, спешили многочисленные в этот час прохожие. Кое-кто украдкой оглядывался: он, неторопливо шествующий в своей серой шинели и высоковерхой фуражке, был слишком чужероден для нью-йоркских улиц. Леон усмехнулся. Спешка здесь была образом жизни, Америка, живущая с претензией на респектабельность, выучилась спешить много десятилетий назад.
За его спиной резко взвыла сирена. Макрицкий обернулся: рядом с ним, впритирку к тротуару, замер полицейский «Форд», увенчанный целой короной мигалок. Двое крепких парней в черных плащах пружинисто вылетели из машины и встали перед ним.
— Документы.
Леон не удивился. Чужих здесь не жаловали. И все-таки — это не «ваши документы, сэр», а хриплый рык уверенных в себе хозяев улиц. Он поджал губы и протянул полисмену бледно-голубую карточку с голографическим тризубом.
— Я ни черта не понимаю, — заявил сержант, осветив офицерскую книжку крохотным фонариком. — У вас есть документ на английском языке? У вас есть документ на право пребывания в Соединенных Штатах? Вы знаете, что в этой стране нельзя носить с собой холодное оружие?
Леон брезгливо поправил на руках перчатки.
— Оно положено мне по форме, — сказал он, доставая удостоверение ООН.
Физиономии полисменов неприятно вытянулись. Несколько секунд оба внимательно изучали пластиковую карточку, над которой, переливаясь, парила в воздухе эмблема Ассамблеи Космоплавания.
— Что еще? — язвительно спросил Леон. — Кредитку?
— Прошу прощения, сэр, — сержант вернул ему документы и попытался улыбнуться, — нас смутила ваша сабля… и ваша сигарета.
— Хорошо хоть, честно, — вздохнул Леон, пряча документы в карман.
— Счастливого вечера, капитан, — донеслось ему в спину.
Неожиданно в воздухе закружился снег. Леон поднял голову, подставляя лицо медленно танцующим снежинкам, и счастливо зажмурился. Это был его первый снег за Целый год, и он вдруг обрадовался ему, как старому, доброму другу. Ему остро захотелось домой, в светлые украинские степи, где вдоль шоссе тянутся аккуратные деревушки, уставленные степенными, белого камня усадьбами, да, туда, где старики ревностно хранят невысыхающие древние колодцы, из которых всегда можно напиться студеной, обжигающей своей свежестью воды. Но сейчас он брел по бурлящему вечернему Нью-Йорку, а возвращаться в посольство не хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17