дед забрался под душ. Леон повесил в шкаф свой серый китель, расстегнул ворот форменной сорочки и подошел к сводчатому окну. Седоватый нью-йоркский вечер начинался сухими, долгими сумерками. На перекрестке загорелся первый фонарь. Аккуратные, по линейке вычерченные газончики перед тротуарами были покрыты уже мертвой, но все еще зеленой травкой. Леон вспомнил залитые огнями стриты Квинса, полные праздных, постоянно жующих черных в кричаще-ярких надувающихся куртках, и скривился. Он не любил Америку и считал, что единственное место, где может существовать в этой стране нормальный культурный человек из Восточной Европы, — это небольшие городки Юга, но даже и там все чаще происходили безобразные выступления потомственных люмпенов, требующих для себя бесплатного меду. Представить такую картину у себя на родине он не мог.
Дед выбрался из душа, облаченный в коричневый халат с капюшоном, задумчиво оглядел огромную батарею бутылок на столе, хмыкнул и прошел в спальню.
Светлые брюки и теннисная рубашка, в которых он появился минуту спустя, сделали его моложе. Поглядев на старика, Леон горделиво улыбнулся: деду шел девяносто третий год, но выглядел он куда свежее иных шестидесятилетних.
— Приезжала Ирма, — сказал дед, выбирая из своего запаса приземистую пузатую бутыль с бордовой этикеткой. — Приехала сразу, как только услышала о тебе.
Леон снова посмотрел в окно. При упоминании этого имени в нем поднялась волна тепла, смешанного, как всегда, с легкой грустью. Увы, сказал он себе, я никак не могу вознаградить твою преданность.
— Мама, наверное, опять завела свою шарманку?
Дед кивнул.
— А что ты от нее хочешь? Отец тоже считает, что тебе давно пора уволиться.
— Нет. Ты знаешь меня… Нет. Если меня не выкинут, я буду тянуть до конца.
Запищал дверной звонок. Леон поспешил открыть, впуская в номер официанта со столиком на колесах. Следом за ним шла горничная, несущая салфетки в золотой вазочке.
Проводив взглядом аккуратную попку горничной, дед уселся за стол. Налил в рюмки по капле ароматного «Борисфена», ревниво понюхал истекающую маслом, поджаристую котлету на косточке и подмигнул внуку:
— Ну, здравы будем…
Леон проглотил коньяк, бросил в рот листочек салата и впился зубами в восхитительно хрустящую котлету. Дед жевал молча, обстоятельно; из-под седых бровей коротко посверкивали внимательные глаза, наблюдавшие за Леоном.
— Твоего сенатора зовут Монтгомери Уорд, — утвердительно произнес он, бросив на тарелку куриную косточку.
— Главу комиссии? — вздернулся Леон с набитым ртом. — Да, а что?
Дед вновь поднял бутылку.
— Никто не без греха, — сказал он, пряча в вислых усах свою ироничную улыбку. — Эти смешные американцы до того заигрались в свою «подлинную» демократию, что постоянно наступают на одни и те же грабли.
Леон понял, что он хочет сказать. Старый интриган знал свое дело. Янки же, попав в Россию или, тем паче, в Украину, приходили в ужас, вопя, что там правит мафия и даже крупные промышленники действуют откровенно гангстерскими, по их понятиям, методами.
— Не знаю, не знаю… — Леон поскреб подбородок. — Да, корабль принадлежал ООН, но, видишь ли, командир и старший навигатор были из НАСА. Роль командира тебе известна, так ведь? Вот они и давят… и будут давить.
— Честно сказать, мне все время кажется, что ты чего-то недоговариваешь. — Дед прищурился. — Чего-то такого… глобального. Или я не прав?
Леон постарался, чтобы его голос прозвучал убедительно:
— На сей раз да, не прав. В принципе я рассказал все, что видел. Они не знают, в чем меня обвинить, — но ведь если не обвинить меня, то придется обвинять Стэнфорда и Джессепа. Ты понимаешь, какой это щелчок по носу гордой американской демократии? Тем паче что я не совсем понимаю, как удастся обвинить Джесса, — все эти цветные «активисты» в ответ немедленно обвинят Ассамблею в расистских методах. Это же Америка.
Дед покачал головой.
— Я поговорю с кой-какими людьми. В Киеве все за тебя — я был у Пинкаса, и он клятвенно пообещал, что ты сразу же получишь новый чин и отправишься отгуливать отпуск за два года. Я думаю, тебе надо съездить отдохнуть. А там мы можем поговорить и об отставке.
— Отставки не будет, — упрямо боднул головой Леон. — Сколько можно возвращаться к одной и той же теме? Мать, отец, теперь еще и ты. Сколько еще? Конечно, вы можете сделать так, что меня выпрут, но такого, кажется, в нашей семье еще не было.
— Все будет так, как ты захочешь. Я не могу настаивать — ты знаешь, как мы все тебя уважаем.
— Спасибо… — Леон все еще боролся с нахлынувшим раздражением. — Давай выпьем. Я и в самом деле хотел бы отдохнуть.
«Что я скажу Ирме? — вдруг подумал он. — Стоит мне вернуться, и она появится в тот же день. Я знаю, что я скажу матери, — я уже сейчас готов к этому разговору, но что, что я скажу Ирме? В чем она виновата? В том, что любит меня все эти годы? Да, я и в самом деле охотно женился бы на ней. Если бы… если бы вышел в отставку».
— Как, хорошо ловилось этим летом? — поинтересовался Леон, проглотив свой коньяк.
— А? — Дед, казалось, не расслышал его. — Да, в полном ажуре. Я поднял трех сомов… ты будешь ночевать у меня?
— Наверное, нет. Я хочу еще чуть-чуть побродить, а потом вернусь в посольство.
— Смотри не нарвись на неприятности.
— Я?!
Дед прекрасно понимал, что даже в Нью-Йорке немного найдется людей, готовых броситься на астронавта, чья физиономия несколько раз мелькала в сетях. Тем более на астронавта с длинной кривой саблей на поясе. Просто, подумал Леон, я для него мальчишка, раз в неделю разбивающий себе нос, — и навсегда таким останусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17