Тем не менее он исподволь, урывками продолжал писать роман. В письме отцу,
художнику Л. О. Пастернаку, от 2 мая 1937 года читаем:

«Ядром, ослепительным ядром
того, что можно назвать счастьем, я сейчас владею. Оно в той, потрясающе ме
дленно накопляющейся рукописи, которая опять, после многолетнего перер
ыва ставит меня в обладанье чем-то объемным, закономерно распространяющ
имся, живо прирастающим, точно та вегетативная нервная система, расстрой
ством которой я болел два года тому назад, во всем здоровьи смотрит на мен
я с её страниц и ко мне отсюда возвращается.
Помнишь мою вещичку, называвшуюся «Повестью»? То был, по сравнению с этой
работой, декадентский фрагмент, а это разрастается в большое целое, с гор
аздо более скромными, но зато и более устойчивыми средствами. Вспомнил ж
е я её потому, что если в ней и были какие достоинства, то лишь внутреннего
порядка. Та же пластическая убежденность работает и тут, но вовсю и, как я
сказал, в простой, более прозрачной форме. Мне все время в голову приходит
Чехов, а те немногие, которым я кое-что показывал, опять вспоминают про То
лстого. Но я не знаю, когда это напечатаю, и об этом не думаю (когда-то еще на
пишу?)».

Осенью 1939 года Пастернак бегло упоминает продолжение прозы, говоря о свои
х рабочих планах в записке к Лидии Корнеевне Чуковской.
В первую же военную зиму рукописи Пастернака сгорели при пожаре. Он о них
не жалел.
Разразившаяся вслед за годами террора война в защиту от фашистского нап
адения на стороне сил и стран, которые вызывали искреннее сочувствие Пас
тернака, объединила всех участием в общих лишениях, горестью потерь, рад
остью спасшихся и обретенных. Пастернак писал, что «трагический, тяжелый
период войны был живым периодом и, в этом отношении, вольным, радостным во
звращением чувства общности со всеми». Это позволило ему по-новому пред
ставить себе замысел лирической эпопеи Ч романа о самом главном, об атм
осфере европейской истории, в которой, как в родном доме, формировалось е
го поколение.
И «когда после великодушия судьбы, сказавшегося в факте победы, пусть и т
акой ценой купленной победы, когда после такой щедрости исторической ст
ихии повернули к жестокости и мудрствованиям самых тупых и темных довое
нных годов», Пастернак не отказался от своих свободных планов, а, по его сл
овам, «испытал во второй (после 1936 года) раз чувство потрясенного отталкив
ания от установившихся порядков, еще более сильное и категорическое, чем
в первый раз».
Занятая позиция представлялась ему радостным возвращением к свободе и
независимости, к чему-то всеми временно забытому, к реальности мирного в
ремени, к производительной жизни, к Божьему замыслу о человеке.
Закончив несколько крупных переводных работ, он с конца 1945 года пишет про
зу. Сменив несколько названий: «Мальчики и девочки», «Свеча горела», Ч ро
ман к осени 1946 года был назван «Доктор Живаго».
Окружающие события не способствовали рабочим планам Пастернака. Идеол
огический погром, начавшийся с августа 1946 года, сопровождался новыми волн
ами репрессий. Пастернак жил в сознании, что его могут в любую минуту арес
товать. Он не таился. «Разумеется, я всегда ко всему готов. Почему со всеми
могло быть, а со мной не будет», Ч повторял он в разговорах и письмах.
Он зарабатывал переводами. Много и постоянно помогал близким, знакомым и
нуждающимся. Последний сборник его стихов был издан в 1945 году. Следующий, н
апечатанный в 1948-м, был остановлен, тираж пущен в макулатуру. Ежегодно прих
одилось делать крупные переводы: трагедии Шекспира, «Фауст» Гете, все ст
ихи Бараташвили, Петефи, многое и многое другое. Переиздания сопровождал
ись требованиями улучшений и переработок. Пастернак писал с горечью:

«Явление обязательной реда
ктуры при труде любой степени зрелости Ч одно из зол нашего времени. Это
черта нашего общественного застоя, лишенного свободной и разномысляще
й критики, быстро и ярко развивающихся судеб и, за невозможностью истинн
ых новинок, занятого чисткой, перекраиванием и перелицовыванием вещей, с
лучайно сделанных в более счастливое время».

Полосы утомления, горя и мрака были нередки, но он преодолевал их, гордясь
плодотворностью своего каторжного труда, и говорил: «Но писать-то я буду
в двадцать пятые часы суток свой роман». В том, что он пишет, никогда не был
о тайны.
Чтения первых глав в знакомых домах начались с осени 1946 года. Летом 1948-го че
тыре части, первоначально составлявшие первую книгу, были перепечатаны
на машинке, и десять авторских копий обошли широкий круг, пересылались п
о почте в разные адреса, постепенно зачитывались до неразличимости. Авто
р получал спектр откликов Ч от похвал до порицания, от развернутых отзы
вов до беглых извещений. Такова была минимальная по плотности атмосфера
, в которой он мог продолжать свою работу, слыша и учитывая отзвук.
Осенью 1952 года Пастернака с тяжелым инфарктом миокарда отвезли в Боткинс
кую больницу. Опасность и близость конца он воспринял как весть об освоб
ождении. Через три месяца он поразительно сказал об этом в письме к Нине А
лександровне Табидзе: «В минуту, которая казалась последнею в жизни, бол
ьше, чем когда-либо до нее, хотелось говорить с Богом, славословить видимо
е, ловить и запечатлевать его. „Господи, Ч шептал я, Ч благодарю тебя за т
о, что ты кладешь краски так густо и сделал жизнь и смерть такими, что твой
язык Ч величественность и музыка, что ты сделал меня художником, что тво
рчество Ч твоя школа, что всю жизнь ты готовил меня к этой ночи“
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30