Выволочнов пришел просить Николая Николаевича выступить в какой-то шко
ле в пользу политических ссыльных.
Ч Я уже раз читал там.
Ч В пользу политических?
Ч Да.
Ч Придется еще раз.
Николай Николаевич поупрямился и согласился. Предмет посещения был исч
ерпан. Николай Николаевич не удерживал Нила Феоктистовича. Он мог поднят
ься и уйти. Но Выволочнову казалось неприличным уйти так скоро. На прощан
ье надо было сказать что-нибудь живое, непринужденное. Завязался разгов
ор, натянутый и неприятный.
Ч Декадентствуете? Вдались в мистику?
Ч То есть это почему же?
Ч Пропал человек. Земство помните?
Ч А как же. Вместе по выборам работали.
Ч За сельские школы ратовали и учительские семинарии.
Помните?
Ч Как же. Жаркие были бои. Вы потом, кажется, по народному здравию подвиза
лись и общественному призрению. Не правда ли?
Ч Некоторое время.
Ч Нда. А теперь эти фавны и ненюфары, эфебы и «будем как солнце». Хоть убей
те, не поверю. Чтобы умный человек с чувством юмора и таким знанием народа
… Оставьте, пожалуйста… Или, может быть, я вторгаюсь… Что-нибудь сокровен
ное?
Ч Зачем бросать наудачу слова, не думая? О чем мы препираемся? Вы не знает
е моих мыслей.
Ч России нужны школы и больницы, а не фавны и ненюфары.
Ч Никто не спорит.
Ч Мужик раздет и пухнет от голода…
Такими скачками подвигался разговор. Сознавая наперед никчемность эти
х попыток, Николай Николаевич стал объяснять, что его сближает с некотор
ыми писателями из символистов, а потом перешел к Толстому.
Ч До какой-то границы я с вами. Но Лев Николаевич говорит, что чем больше ч
еловек отдается красоте, тем больше отдаляется от добра.
Ч А вы думаете, что наоборот? Мир спасет красота, мистерии и тому подобно
е, Розанов и Достоевский?
Ч Погодите, я сам скажу, что я думаю. Я думаю, что если бы дремлющего в чело
веке зверя можно было остановить угрозою, все равно, каталажки или загро
бного воздаяния, высшею эмблемой человечества был бы цирковой укротите
ль с хлыстом, а не жертвующий собою проповедник. Но в том-то и дело, что чело
века столетиями поднимала над животным и уносила ввысь не палка, а музык
а: неотразимость безоружной истины, притягательность её примера. До сих
пор считалось, что самое важное в Евангелии нравственные изречения и пра
вила, заключенные в заповедях, а для меня самое главное то, что Христос гов
орит притчами из быта, поясняя истину светом повседневности. В основе эт
ого лежит мысль, что общение между смертными бессмертно и что жизнь симв
олична, потому что она значительна.
Ч Ничего не понял. Вы бы об этом книгу написали.
Когда ушел Выволочнов, Николаем Николаевичем овладело страшное раздра
жение. Он был зол на себя за то, что выболтал чурбану Выволочнову часть сво
их заветных мыслей, не произведя на него ни малейшего впечатления. Как эт
о иногда бывает, досада Николая Николаевича вдруг изменила направление.
Он совершенно забыл о Выволочнове, словно его никогда не бывало.
Ему припомнился другой случай. Он не вел дневников, но раз или два в году з
аписывал в толстую общую тетрадь наиболее поразившие его мысли. Он вынул
тетрадь и стал набрасывать крупным разборчивым почерком. Вот что он зап
исал.
«Весь день вне себя из-за этой дуры Шлезингер. Приходит утром, засиживает
ся до обеда и битых два часа томит чтением этой галиматьи. Стихотворный т
екст символиста А. для космогонической симфонии композитора Б. с духами
планет, голосами четырех стихий и прочая и прочая. Я терпел, терпел и не вы
держал, взмолился, что, мол, не могу, увольте.
Я вдруг все понял. Я понял, отчего это всегда так убийственно нестерпимо и
фальшиво даже в Фаусте. Это деланный, ложный интерес. Таких запросов нет у
современного человека.
Когда его одолевают загадки вселенной, он углубляется в физику, а не в гек
заметры Гезиода.
Но дело не только в устарелости этих форм, в их анахронизме. Дело не в том, ч
то эти духи огня и воды вновь неярко запутывают то, что ярко распутано нау
кою. Дело в том, что этот жанр противоречит всему духу нынешнего искусств
а, его существу, его побудительным мотивам.
Эти космогонии были естественны на старой земле, заселенной человеком т
ак редко, что он не заслонял еще природы. По ней еще бродили мамонты и свеж
и были воспоминания о динозаврах и драконах. Природа так явно бросалась
в глаза человеку и так хищно и ощутительно Ч ему в загривок, что, может бы
ть, в самом деле все было еще полно богов. Это самые первые страницы летопи
си человечества, они только еще начинались.
Этот древний мир кончился в Риме от перенаселения.
Рим был толкучкою заимствованных богов и завоеванных наро дов, давкою в
два яруса, на земле и на небе, свинством, захлестнувшимся вокруг себя трой
ным узлом, как заворот кишок.
Даки, герулы, скифы, сарматы, гиперборейцы, тяжелые колеса без спиц, заплыв
шие от жира глаза, скотоложество, двойные подбородки, кормление рыбы мяс
ом образованных рабов, неграмотные императоры. Людей на свете было больш
е, чем когда-либо впоследствии, и они были сдавлены в проходах Колизея и с
традали.
И вот в завал этой мраморной и золотой безвкусицы пришел этот легкий и од
етый в сияние, подчеркнуто человеческий, намеренно провинциальный, гали
лейский, и с этой минуты народы и боги прекратились и начался человек, чел
овек-плотник, человек-пахарь, человек-пастух в стаде овец на заходе солн
ца, человек, ни капельки не звучащий гордо, человек, благодарно разнесенн
ый по всем колыбельным песням матерей и по всем картинным галереям мира»
.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30