Волны, как гигантские лампочки, с оглушительным треском разбивались о прибрежные камни. Белыми привидениями взмывали они в небо и опадали так медленно, словно висели на невидимых парашютах.
На берегу стояли маленькие мальчишки с консервными банками, привязанными к длинным бамбуковым палкам, они искали мелочь на полоске суши, которую лишь на короткое мгновение покидало море. Некоторые и в самом деле находили, поэтому вокруг них собирались любопытные, заинтересовавшиеся еще одним способом добычи денег.
— Ты бы женился на Софико? — спросил Бадри.
— Почему ты спрашиваешь?
— Ответь на мой вопрос.
— А ты ответь, почему это тебя интересует.
— Женился бы или нет?
Я обратил все в шутку:
— Бедный, начинающий писатель не должен думать о женитьбе. Это все равно, что ослу мечтать о полете на луну. Вот Элизбар обещает издать мою книжку. Тогда посмотрим...
Манану с воспалением уха уложили в больницу. Софико не отходила от подружки. Я отправился их навестить.
Во всю длину коридора вдоль стен стояли кровати. Видимо, некоторые больные предпочитали лежать здесь из-за прохлады. Двери в палаты были открыты, и я видел больных и посетителей, сидящих на кроватях. Какая- то женщина держала на коленях кастрюлю и рукой доставала из нее вареный картофель.
Я попросил сестру вызвать Софико. Мы сели в коридоре у окна.
— Как она?
— Наконец уснула.
За больничным забором цвело желтым цветом высокое корявое дерево.
— Знаешь, чем пахнут эти цветы? — спросила Софико.— Детской подушкой... Что ты делал эти два дня?
— Спал.
— Спал?
— Да, и видел тебя во сне.
— Лжешь.
— Лгу.
Помолчав, Софико сказала
— А я видела во сне, как будто купаю новорожденного. Он был такой пухленький, розовый. От него пахло мылом, и такой странный был этот запах, что я плакала навзрыд... Малыш трогал своими пальчиками мое лицо, и я плакала сладкими слезами... Знаешь, Гига, у меня никогда не будет детей.
— Почему?
— Я не смогу тебе объяснить... Смотри, идет врач!
По коридору шел багроволицый мужчина в белом крахмальном халате. Он кивнул, проходя мимо, и его хрустящий халат обдал нас свежестью и прохладой. Он скрылся в дверях палаты, сразу показавшихся темными.
Этого врача я совсем недавно видел у нас в доме отдыха. Он пришел к Элизбару со своими стихами. Элизбар сидел в столовой с женой известного драматурга и, умиротворенный сытным обедом, очищал ножичком персик. Врач нервно прохаживался перед столовой, сжав посиневшими пальцами свернутую трубочкой общую тетрадь. Потом они сидели на «палубе», и нам было слышно, как Элизбар наставительно говорил:
— Поспешность в таком деле смертельна. Работа, работа и работа — вот что главное. Кто ваш любимый поэт?
Врач проглотил слюну и ничего не ответил.
— Понятно,— Элизбар с таким видом улыбнулся, словно врач что-нибудь сказал.— Ладно...— Он легонько ударил рукой по тетрадке, раскрытой на коленях у посетителя.— Судя по этому, вы когда-нибудь напишете хорошее стихотворение. Но только когда-нибудь. Вы меня поняли?
Врач снова шумно сглотнул и молча кивнул головой. По-моему, его больше всего угнетало, что мы сидели очень близко и все слышали. Элизбару, напротив, количество слушателей лишь придавало красноречия.
— Теперь все пишут стихи. Но я не хочу относить вас к этому разряду. Вы серьезный человек. Все считают, что написать стихотворение — пара пустяков. Все! — неожиданно выкрикнул Элизбар и почему-то кинул грозный взгляд в мою сторону.— Ступайте, дорогой Илларион, домой и подумайте над моими словами. Пока я здесь, не стесняйтесь, приносите свои опыты. Воспользуйтесь этой возможностью.
В больнице Илларион, в белом халате и круглой ша
почке, казался всемогущим и величественным, как Александр Македонский на поле битвы среди раненых.
— Он прекрасный человек,— сказала Софико,— и прекрасный врач. К нему даже из Тбилиси приезжают лечиться.
Помолчав, она продолжала:
— Я знала, что ты придешь. Уверена была.
После затянувшейся паузы она спросила:
— Почему ты не уезжаешь?
— Куда? — удивился я.
— Я же знаю, тебе не терпится удрать отсюда.
— Софико...
— Молчи.
Мы долго сидели молча и смотрели на цветущее дерево.
— Сегодня Элизбар приходил,— заговорила наконец Софико.
— Вот как!
— Просил меня стать его женой.
— И что же?
— Я сказала, что подумаю.
— Значит, ты уже решила.
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— А что еще я могу сказать?
— Ладно. Я сегодня уезжаю в Тбилиси.
— Ты же хотела остаться еще на неделю.
— Посейдон не любит, когда гости засиживаются.
У меня даже от сердца отлегло. Раз она продолжает нашу игру, значит, все еще может оказаться шуткой.
— Посейдон добрый.
— Лучше расстаться с ним вовремя,— серьезно сказала Софико.
Вечером я все-таки пошел на вокзал и увидел, как Элизбар привез Софико на машине. Они меня не заметили, вышли из машины и направились к поезду, который должен был вот-вот отойти. Элизбар в одной руке нес чемодан Софико, в другой — большой букет. Софико поднялась в вагон, и поезд тронулся, Элизбар побежал за вагоном, махая рукой.
Он отпирал дверцу машины, когда, наконец, заметил меня. Теперь уже не имело смысла прятаться.
— Садись, подвезу,— предложил Элизбар.
— Нет, спасибо,— отказался я,— пройдусь пешком.
— Далековато. Десять километров.
— И прекрасно, что так далеко. Слава богу! Вы просто не представляете, как я счастлив, что впереди целых десять километров. Не знаю, что бы я делал, если бы это было чуточку ближе...
Элизбар давно уже уехал, а я все стоял на крыльце и твердил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20