Для чего кого-то извещать? Зачеркнув последнюю фразу, он засунул бумагу в горлышко, закупорил бутылку и бросил в море. «Пусть плывет. Если кто-нибудь ее выудит, узнает, что я помер», – сказал он. Франсис смотрел вслед удалявшейся бутылке, которая то ныряла, то всплывала, то кружилась на волнах.
– Вот так и мы. Тонем, всплываем, кружимся, – бормотал он.
– Ты что там бурчишь? – спросил я.
– Да так. Нас самих, как бутылки в море, швыряет. Одни выходят на берег, другие напарываются на камни, а иные так и плавают без руля и без ветрил… – По его рукаву бежал муравей, а первый уже дополз до плеча, но Франсис и пальцем не шевельнул, чтобы их согнать.
В лодке брат, упав на колени, молился. «Пречистая Дева, спаси нас», – шептал он. «Господи Боже…» – еле двигал губами Франсис. Мертвая зыбь чуть покачивала лодку, но к вечеру налетел ветерок, и посудина тронулась с места – сначала медленно, потом быстрее. «Куда нас несет?» – едва слышно произнес брат. «Все равно куда. Лишь бы выбраться». Франсис учуял слабый запах земли.
Через какое-то время вдали замерцали огни города.
– Гавана? – спросил я.
Да, это была Гавана, и, к счастью, они пристали к пустынному берегу, откуда смогли добраться до города.
– Значит, вы не совсем обессилели? В больницу не пошли?
– В какую там больницу. Нас бы сунули в тюрьму на три года. Попили мы водички, натерлись маслом, проспали сутки – и хоть снова в бой. Нам повезло. Никто не прознал про наше путешествие, – вяло проговорил Франсис.
– А что с твоим братом?…
– Вскоре он снова повторил попытку, но денег у него на лодку не было, и ему пришлось отправиться на плоту из автомобильных покрышек. Никаких известий о нем нет. Может, и сумел доплыть. Скорее всего, дрыхнет в брюхе какой-нибудь акулы, а оттуда письма к нам не доходят.
– А почему ты не попытался еще разок? – спросил я его, хотя адресовал этот вопрос скорее самому себе. Ответ-то у меня был, но хотелось знать, что скажет он.
Франсис отозвался не сразу, видимо, подыскал точные слова.
– Я сказал себе: Франсис, это твоя страна. Здесь ты родился, здесь похоронены твои родители и все твои предки. Здесь ты должен набраться терпения, сесть у дверей своего дома и ждать, пока мимо пронесут твоих сдохших врагов. Этого удовольствия нельзя лишиться. Да и меня самого тоже здесь закопают.
Я его понимал. Наши мысли почти совпадали, хотя жизненные обстоятельства разнились.
– Понятно, – сказал я и встал. На земле длинным темным пятном обозначилась моя тень, дотянувшаяся до полуразрушенного дома, возле которого мы сидели.
Франсис тоже поднялся с места.
– Знаешь, – сказал он, – сердце мне подсказывает, что Моника вовсе не в море, а где-то здесь, в городе.
– Где же?
– Не знаю. Но лучше ее не искать, а подождать, пока она сама объявится.
Если она от кого-то прячется или не хочет тебя видеть, значит, на то у нее есть причины, и ты должен уважать ее волю.
Слова Пичи тебя успокоили, но в то же время и встревожили. Если он защитит тебя от Кэмела и его дружков, тебе придется ему заплатить, и ты знаешь, какой монетой – станешь его любовницей, а он будет твоим чуло. Такую цену ты платить не готова. И не желаешь подчиняться никакому мужчине, а тем более его содержать. Что же делать? Нельзя ведь жить в постоянном страхе и бояться встречи с Кэмелом, который уже вышел на свободу, о чем ты недавно узнала. Самое лучшее было бы исчезнуть на время. Да, отправиться к бабушке в деревню, пересидеть там и посмотреть, чем дело обернется. Денег на жизнь у тебя хватит и еще на хороший подарок старухе останется. Мексиканец Варгас, который сначала жил с Моникой, а потом с тобой, на деньги не скупился и на прощание оставил тебе кругленькую сумму в долларах. И обещал пригласить тебя в Мехико. Кто знает, может быть, он выполнит обещание и ты туда уедешь. Тогда и будешь такой женщиной, какой всегда хотела быть, – свободной, ни от кого не зависящей.
В эти дни дождь льет как из ведра, но прохладу не приносит – после ливня жара лишь усиливается. Кажется, что дождь и зной вошли в сговор, ибо, как утверждают метеорологи, при жаре часто собирается гроза, но после дождя становится еще жарче. Нет ни ветерка, и люди, обливаясь потом и изнемогая от влажной духоты, злятся на весь белый свет и мечтают только о том, как бы скорее очутиться в прохладной воде, расслабиться и вообще ни о чем не думать, – такой зной плавит всякую мысль. Кубинцы ходят по улице, едва волоча ноги, стараясь укрыться от солнечных лучей на теневой стороне или под листвой деревьев. Туристы в темных непроницаемых очках, с красными, как перезрелые томаты, носами, напротив, лезут в самое пекло, зная, что скоро придется возвратиться под серое небо, к промозглой погоде, и хочется похвастаться там своими поджаренными на пляжах телесами.
Продавцы на Меркадо передвигаются, как при замедленной съемке, и с неохотой роняют слова, ибо при такой жарище лучше поменьше разговаривать и не тратить последние силы на лишние звуки и жесты. Чина уехала за границу, и ее место занял дантист, резчик корабликов, который, однако, будучи толстым уродом, в торговле не преуспевает. Маркое тоже отбыл за рубеж, и собак теперь продает его невеста, которая только и ждет от него приглашения, чтобы уехать в Новую Зеландию. Книжник Ремберто почти процветает: ему удалось продать первое издание «Цыганского романсеро» Лорки и выставить на продажу такие раритеты, как «Стихотворения сеньориты Гертрудис Гомес де Авельянеды» мадридского издания 1841 года и роман «Сто лет одиночества», опубликованный на Кубе и украшенный автографом самого Гарсиа Маркеса, вероятно подарившего книгу какому-то видному кубинскому деятелю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74