«Нет никаких доказательств, что Моника меня оставила, – говорил я себе и снова повторял то, о чем постоянно думал: – Возможно, ей грозит серьезная опасность, ей плохо, но она не имеет возможности связаться со мной».
Я включал радио, и оркестр Рэя Кониффа возвращал мне душевное равновесие. Эх, если можно было бы начать жизнь снова, с самого начала. Женился бы я не на Бэби, а на Монике, и близняшки были бы ее дочерьми, и мы никогда не приняли бы у себя дома никакого Мальдонадо. А потом я усмехался. Какая чушь. Никак не могли мы с Моникой пожениться двадцать лет назад. Она была маленькой девчушкой, а я заканчивал школу. Эх, как часто что-то несбыточное представляется самым важным в жизни.
В концертном зале великий Рэй взмахивал палочкой, и мелодия «Only you» затихала на все медленнее вращавшемся диске в радиостудии, откуда она долетала до моей клетушки.
Я видел себя рядом с Моникой, и теперь мы вместе слушали по радио Кинга с его «Forget my lips»… И вот мы уже танцуем с ней, щека к щеке, слившись телами, дыханием и биением сердец, а кудесник Нэт нашептывает нам, для нас: «Forget my lips, forget my heart, forget my fully heart». Но внезапно наваждение рассеивалось, сменяясь голосом дикторши: «Радио «Народная энциклопедия» завершило свою получасовую передачу «Популярные мелодии». Понятное дело, Моники рядом со мною не было.
На этот раз я быстро оделся и вышел из дому. «Совсем раскис. Да, пора разыскать в Ла-Виборе ее бабушку», – твердил я, запирая за собой дверь.
Путь предстоял неблизкий.
Многие иностранцы полагают, что узнали город, побродив по Старой Гаване, пожив в Мирамаре или погуляв по Эль-Ведадо. Они глубоко заблуждаются. Кто не знает Ла-Виборы, тот не знает Гаваны.
Туристы-лоботрясы в шлепанцах на босу ногу, в шортах, в бойскаутских шапочках с козырьком, разгуливающие по центру города, и не подозревают, к счастью, о существовании этого района со странным названием Ла-Вибора, то есть Гадюка. Откуда оно взялось, если на Кубе нет ни гадюк, ни других ядовитых змей? Названия других районов ясны и понятны: Ведадо в эпоху колонии было «запрещенным местом», Мирамар – «морской вид», Плайя – «пляж, берег», Альмендарес – фамилия, Серро – «холм», Лоутон – еще одна фамилия, Гуанабакоа – индейское слово. А вот почему Ла-Вибора? Непонятно. Но именно там я вырос и обзавелся первыми друзьями.
Пешком идти туда – далековато, на нынешних автобусах можно добраться, лишь прождав часа два этого битком набитого «гуагуа». Потому-то я не бывал в Ла-Виборе с тех пор, как поселился на своем чердаке, предпочитая ночные прогулки по Малекону. Старался не заводить там и дел, связанных с обменом жилья.
«Ты – лентяй, – упрекал меня Франсис. – Если бы у меня наклевывалось выгодное дельце, я отправился бы на край света, даже в Ла-Вибору».
«А эта твоя колыбель, где она находится? Под Матансасом?» – подтрунивала надо мной Моника, когда я с жаром расписывал ей прелести своей родной местности.
«Уж не во славу ли ее написано это сладкое танго «Мой милый отчий край?» – язвила она.
В Ла-Виборе я оказался ранним туманным утром и шел по улице, названной в честь какого-то святого, разыскивая дом под номером 666, номером, который не мог не заинтересовать Монику, любительницу каббалистики и эзотерики. Впрочем, она хорошо знала этот адрес, ибо там жила ее бабушка.
Едва я вышел из автобуса, как бурдюки туч, уже успевшие затянуть небо, были вспороты молниями, и на крыши, дома, улицы и на мою бедную голову хлынул бешеный ливень.
Спасаясь от нещадной головомойки, я забрался под крышу старого сарая, ставшего свалкой для мусора и убежищем для крыс и прочих мелких тварей, где по стенам крупными слезами катилась дождевая вода. Я забился в угол у самого входа, но водяные вихри, плясавшие на улице, стегали по ногам. «Когда только эта свистопляска кончится?» – думал я. Но этого никто не знал, и приходилось покорно ждать, пока тучи себя не исчерпают.
Между тем вода затопила улицу, стала захлестывать тротуары и грозила ворваться в сарай. В один прекрасный день водяные потоки накроют улицы, дома и весь город, и Гавана превратится в тропическую Венецию. И все мы будем передвигаться, вернее, плавать в лодках по городу, превратившемуся в большое озеро, в огромный залив – Гаванский залив.
Тут я постарался обуздать свое ретивое воображение. Возможно, воды затопят лишь первые этажи домов, а погибнет какой-то десяток человек, только и всего. Но в число жертв непременно попаду и я. Так всегда было и будет: самые нежданные и неприятные происшествия не обходятся без моего участия.
Спустя полчаса вода, подступившая к порогу и угрожавшая вторжением, обессилела и успокоилась. Скоро она уйдет в море по земле, по всяким стокам, а также другими, только ей известными путями.
Эх, смыться бы вместе с водой, окунуться в море, утопить бы все свои тревоги со всеми печалями.
Когда я вышел из-под навеса, улица представляла собой болото, покрытое сорванными ветками и мусором, вперемешку со всякой дрянью, принесенной водой. На каждом шагу – бесчисленные лужи, через которые надо было перескакивать. Однако, как я ни старался, мои изрядно поношенные башмаки нахлебались жидкой грязи и пропитались водой, проникавшей внутрь через дырявые подошвы.
«Я тебе говорила, сто раз говорила, – ворчала Моника, – давно пора купить новую обувь». – «Помолчи», – огрызался я, а она, обидевшись, уходила. Позже я раскаивался в своей грубости. Не надо было кричать на нее ни в тот день, ни вообще. Что, если она ушла, не стерпев моих резких реплик и окриков, моего дурного взрывчатого нрава, когда приливы нежности уступают место озлобленности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74