В конце концов звезды удаляются, ничего не купив, и на базаре все возвращаются к своим делам. Кета уходит с балкона к себе в квартиру, а Моника еще остается на балконе. Она любит там стоять под ласковыми лучами утреннего солнца, ни о чем не думая, ничего не вспоминая, просто глядя на жизнь улицы. Люди, спешащие к началу работы в министерства и прочие учреждения, почти рассеялись, пешеходов на тротуарах тоже осталось мало. Вот идет массивный мужчина средних лет с довольно заметным брюшком и несет тяжелую сумку. Это Франсис, большой друг нашего обменщика, но Моника об этом еще не знает, ибо познакомится с ним несколько недель спустя. А вот идет Малу, закадычная подруга Моники, быстро приближается к парню, торговцу марихуаной, и что-то шепчет ему на ухо. Моника не успевает ее заметить, так как минутой раньше зазвонил телефон в комнате и надо было поднять трубку.
– Ола, – говорит она и ждет ответа.
Звонит ее мать, а когда она звонит, обе всегда начинают спорить и пререкаться. Они уже целый месяц не разговаривали, и сегодня, как видно, тема беседы не из приятных, потому что Моника хмурит брови и насупливается.
– Нет, мама, я этого не сделаю, – сердито бросает она обычные фразы. – Это мои проблемы, и тебя они не касаются… Ты, как всегда, занята только собой… Нет, я не стану этого делать… Я тебя о том не просила. – Затем следует сухое «Пока!», и трубка хлопается на аппарат.
Рассерженная Моника возвращается на балкон, но Малу уже нет на базаре. Наверное, бежит куда-то по важному делу, иначе непременно поднялась бы поболтать со своей лучшей подругой.
Группа туристов, высоких, светловолосых, в шортах, рубашках и шлепанцах, выходит из ближайшего отеля «Абана либре» и берет курс на базар, где продавцы готовятся оказать им достойный прием. Туристы переходят улицу и идут мимо двух мужчин и женщины, ведущих оживленный разговор.
Взгляд Моники рассеянно скользит по туристам и останавливается на этих двух мужчинах и женщине. Она сразу их узнает. Это Леандро, известный под кличкой Мексиканец, и Эрмес со своей женой Милагрос. Они обсуждают предложение одного настоящего мексиканца по фамилии Инфанте, который хочет купить Милагрос или какую-либо другую привлекательную кубинку с зелеными глазами, чтобы увезти ее с собой в Мексику.
В морге тихо шелестела людская речь. Порой тишину взрывал чей-то смех, но возмутитель благочестия тут же осекался, и снова слышалось лишь слабое журчание голосов. Миновав залы А и Б, я добрался до С, где лежал Себастьян. Неподалеку с кем-то разговаривал Франсис. Я обнял друга, а его собеседникам отвесил нарочито вежливый поклон. Войдя в зал, я увидел возле гроба жену Себастьяна Росу и своих кузин Луису и Соледад. Поцеловал их, и они всхлипнули у меня на левом и правом плече. Мягко высвободившись из их объятий, я подошел к гробу – Себастьян хранил торжественный и важный вид человека из ушедших времен. В свой последний путь он отправился в вульгарном красном галстуке, затянутом на шее, как петля на удавленнике, и в потертом костюме из серой фланели, который в свои лучшие дни он надевал, отправляясь в командировки туда, где климат много холоднее.
«Бедняга Себастьян, законченный ты неудачник», – подумал я, глядя на него, облаченного в старый теплый костюм и смешной галстук. Шумок за моей спиной вернул меня к действительности, и я увидел двух человек, тащивших огромный венок из красных роз.
– Чудесные цветы, – сказала Соледад, – их прислал Перес.
– Перес?
– Да, Перес. – В голосе Соледад не слышалось радости, когда она называла имя министра, выгнавшего Себастьяна с работы. – Это очень уважаемый человек.
– Какая честь для семьи, – сказал я.
Глазами грустной собаки поглядела Соледад на своего покойного отца.
– Бедный папа, всегда жил только для других.
Если бы эти слова были сказаны не на панихиде и не моей кузиной, я бы рассмеялся, потому что, когда бы мы ни встретились в последние годы, он был либо в доску пьян, либо в лучшем случае навеселе.
– Да, он всегда жил по совести и пострадал ни за что.
Оставив Соледад, я присел на скамейку. Вдруг захотелось побыть одному, вспомнить Себастьяна, Модесто, Соледад, воскресить в памяти далекое прошлое. Нервно покачиваясь на скамье, я вспоминал, какими мы были в ту пору, когда Себастьян и Модесто работали водителями автобусов, я был мальчишкой, а Соледад – хорошенькой девушкой, не то что теперь – постаревшая, усталая женщина. Эх, а ведь мы были счастливы, несмотря на все лишения. Потом началась борьба против диктатуры Батисты, потом были мой арест, пытки, помощь и поддержка всей семьи, мужественные выступления Себастьяна против зверств полиции. Себастьян был достойным, честным человеком, неподкупным профсоюзным вожаком. А потом пришла победа: апофеоз, безумный восторг, вся наша семья собралась 24 декабря за одним большим столом во главе с Себастьяном. Прошло немного времени, и разгорелись споры, обрушились ушаты холодной воды на наши головы, воды, заливавшей, как в половодье, всё и вся; начались стычки между Себастьяном и Модесто, между Соледад и Луисой, между мной и моими друзьями.
– Приятель, не грусти понапрасну. Делу не поможешь, только душу разбередишь. – Франсис хлопнул меня по спине и сел рядом. Лицо у него было багровое, в его толстый, круглый, как бочка, живот врезалась пряжка широкого кожаного ремня.
Я с некоторым усилием переключился на Франсиса, который, как все знают, большой любитель поговорить.
– Мне сказали, ты процветаешь. – Ножища Франсиса качнула скамью.
– Кто сказал?
– Знаешь, когда река шумит…
– …быть грозе. – Мне нравилась эта поговорка Модесто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74