И, по милости Митры, везли те голенастые горбатые
твари великое множество превосходных вещей, при мысли о
коих у кочевников вскипала кровь, начинали чесаться ножи и
рыдать стрелы в колчанах. Были в верблюжьих тюках ковры и
шелк, шерсть и бархат, расписная посуда и кувшины с вином,
золотые монеты, драгоценные камни, ароматные благовония,
отличное оружие, сладкие финики и сушеные фрукты. И были
еще женщины, прекрасные невольницы, коих везли для утехи
сильных мира сего. Великий соблазн!
Так что нередко ослиные пастухи забывали на время о
своих питомцах и пересаживались на лошадей, дабы взыскать
положенную дань с купеческих караванов. Получив свое, они
снова возвращались к стадам в родную степь, ибо лишь два
занятия были милы их сердцу: грабеж да торговля ослами.
Но Конан, молодой киммериец, скитавшийся по заморанским
городам и весям в поисках приключений и добычи, подобной
раздвоенностью не страдал. Ослы его не интересовали, разве
что ослиные спины, отлично подходившие для тюков с
награбленным. Но верблюжьи горбы созданы Митрой с той же
целью, и потому Конан не делал различия между верблюдами и
ослами. Другое дело, кони; Конь был животным благородным;
конь нес всадника в битву и спасал от погони, а значит,
являлся не просто четвероногой тварью с копытами и крепкой
спиной. Конь был другом, если не всякий конь, так тот,
которого Конан украл под Акитом. Серый в белых яблоках Змей
был боевым жеребцом лучшей туранской породы, и киммериец
холил его и берег пуще глаза своего; случалось, резвые ноги
Змея спасали не только глаза, но и голову хозяина.
Однако сейчас, в просторном шелковом шатре Сибарры
Клама, хана гизов, Конан чувствовал себя в безопасности. В
относительной безопасности, разумеется; Сибарра Клам не
принадлежал к числу его задушевных друзей, а являлся скорее
временным соратником и компаньоном. Два дня назад они
вместе распотрошили караван замбулийских купцов,
самонадеянно направлявшихся в Аренджун по землях гизов, и
теперь праздновали победу. Добыча, правда, была невелика:
сотня кувшинов с хмельным хоарезмским вином да сотня тюков
с овечьей шерстью. Шерсть Сибарра собирался сбыть в том же
Аренджуне, а вино уничтожить не сходя с места, разумеется,
с помощью Конана.
Итак, они сидели на пушистом ковре, перед блюдом с
искусно зажаренным диким козленком, ели и пили хмельное
из больших чаш, а прислуживала им темноглазая гибкая
Сиявуш, юная жена Сибарры Клама. Шатер, под кровом коего
пировали компаньоны, служил некогда наместником Акита;
ковер соткали в Аграпуре, блюдо белого фарфора, украшенное
синими цветами, сделали в далеком Кхитае, серебряные чаши в
Шеме, а бархатный халат, парадное облачение Сибарры в
Иранистане. Вино, как упоминалось выше, было хоарезмским,
а разливавшая его Сиявуш досталась хану гизов в качестве
награды, когда он с сотней своих лихих молодцов атаковал и
разграбил караван из Шангары. Словом, все в шатре Сибарры
Клама было результатом разбоя и грабежа, абсолютно все,
если не считать стопки высушенных ослиных шкур,
красовавшихся на самом почетном месте. То были останки
многих поколений ослов, лучших производителей из
бесчисленных стад, гордости и святыни гизов. Считалось,
что, милостью Митры, в этих хрупких старых кожах с облезлым
волосом пребывают предки Сибарры Клама, не сами предки,
разумеется, но их бесплотные души. Совсем неплохое место
для них, размышлял Конан, сидевший справа от ослиных шкур;
даже уютное, если вспомнить, что все прочие покойники
отправляются прямиком к проклятому Нергалу, на Серые
Равнины, в мрачное царство владыки мертвых.
Сибарра сделал повелительный знак, и темноглазая Сиявуш
склонилась с кувшином над чашей Конана. Стан юной шангарки
был тонким и гибким, а груди полными и налитыми; Конан не
мог отвести от них жадного взгляда. Сиявуш, будто
ненароком, подтолкнула его; бедро женщины на миг прижалось к
плечу киммерийца, и он ощутил внезапный всплеск желания.
Впрочем, тут не стоило кивать на случай да внезапность, ибо
с Сиявуш они перемигивались давно, с первых дней, как Конан
обосновался в шатрах гизов. Но чем дальше, тем больше
ситуация казалась Конану безвыходной: ему нравилась Сиявуш,
а Сибарра, его компаньон, равным образом восхищался серым
широкогрудым Змеем. Намеки хана на возможный обмен делались
все прозрачнее, но Конан не поддавался. Кто же меняет друга
на женщину? Кром! Это было бы в высшей степени неразумно. И
если б даже такая сделка состоялась, на чьей спине увез бы
он свое приобретение? На ослиной? Ха! Над ним смеялись бы
весь Аренджун и половина Шадизара! Лучшая половина,
обретавшаяся в воровских кварталах Пустыньки!
Заметив жадные взгляды, которые Конан бросал на
черноокую Сиявуш, хан гизов, поднял на трех пальцах чашу с
рубиновым напитком, провозгласил:
- Хорошая женщина, хорошее вино, клянусь шкурой
священного осла! И сходны они в одном: под конец и от того,
и от другого клонит в сон. - Отхлебнув пьянящей ароматной
жидкости, Сибарра подумал и добавил: - Вино, однако, лучше.
Молчит, веселит и не толь утомляет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12