Вполне
понятное желание!
Киммериец поднялся, потом присел пару раз, разминая
ноги, и взглянул на небосвод. Солнце уже стояло высоко.
- Пусть приведут моего коня! Поеду к Сибарре...
потолкуем с ним насчет ослов и наложниц... Из Стигии, Офира
и прочих мест.
- Не торопись! - хан похлопал по ковру, приглашая Конана
снова сесть. - Не торопись, сын мой, ибо дела наши еще не
закончены, а всякое незаконченное дело противно Митре.
- У тебя есть еще наложницы? - спросил Конан, потирая
поясницу.
- Не о женщинах речь, северянин, а о свидетельствах!
Представь, явишься ты к Сибарре, длинноусому поганцу, и
скажешь, что переспал со всеми коринфянками, стигийками и
шемитками из моих шатров. Так он тебе и поверит, хо! Скажет,
что ночевал ты в степи, под курганом, а зингарки да офирки
тебе только снились!
- За доказательствами дело не станет, - Конан огладил
рукоять своего длинного меча и усмехнулся.
- Не обнажай клинка там, где нужны лишь перо, печать и
пергамент, - произнес Бро Иутин, вновь доказав свою
мудрость. Затем он кликнул Санриза и Велел привести
писца-заморанца, взятого в плен в позапрошлом году. Когда
сей ученый муж был доставлен вместе с пером и пергаментом,
хан придвинул Конану непочатый бурдюк вина и принялся
диктовать. Не успело солнце подняться еще на ладонь, как
бурдюк опустел, а пергамент заполнился словами, которые Бро
Иутин, владыка хиршей, желал передать Сибарре Кламу,
повелителю гизов. Были они не такими сладкими, как выпитое
Конаном вино, однако и не кислыми, словно уксус; скорее,
жгучими, как яд пустынной змеи.
Излив эту отраву на пергамент, Бро Иутин припечатал
сказанное своим перстнем, вручи гостю свиток и, еще раз
напомнив о хромоногом осле с белой отметиной, отпустил
восвояси.

* * *

Бессонная ночь и тяжкие труды утомили Конана; он уснул в
седле. Большой беды в том не было, так как серый Змей,
туранский жеребец, хорошо знал дорогу в стан гизов, а до
границ владений Иутина за гостем присматривали всадники в
черных бурнусах. Но Конан их не замечал. Голова его
опустилась на грудь, веки сомкнулись, уздечка выпала из рук;
он спал и видел сны, и с каждым скачком Змея, с каждым
истекшим мгновением они становились все приятней и приятней.
Но вначале привиделся ему кошмар - полукруг
черно-красных полосатых шатров, которые он обходил один за
другим, но не в человеческом обличье, а в образе
хромоногого осла с потертым крупом. И в каждом шатре
ожидала его внимания не женщина, не красавица с томными
очами, а ослица-трехлетка, бесстыдно раскинувшаяся на коврах
копытами кверху, в позе, совсем не свойственной ослам. Он
шел от шатра к шатру, выполняя свой долг, а за ним, на
собственном его жеребце, сером Змее, ехало двухголовое
чудище, демон с лицами Бро Иутина и Сибарры Клама,
погонявший его плетью. Притом одна голова вела счет да
толковала про ослов ценою в двести золотых, друга же
грозила спустить с него шкуру, а после этого, снова
завернув в нее, бросить на погибель в безводной степи.
Но постепенно сон изменялся; ослицы все больше походили
на женщин, а сам Конан получил возможность выпрямиться,
встать на ноги и продолжить свои занятия с большим удобством
и достоинством. Чудище, маячившее за его спиной, исчезло;
смолкли свист плети и голоса, то считавшие шатры, то
грозившие ему страшными карами, то бубнившие про бесценных
ослов, коих положено продавать на вес серебра. Вдруг Конан
заметил, что человеческий облик вернулся к нему, но это было
еще не самым приятным, оставалось обойти всего лишь два
шатра, стоявших в отдалении и как бы отделенных от всех
прочих.
Он приблизился к этим палаткам и обнаружил, что в одной
его ждет прелестная черноглазая Сиявуш, а в другой
серебряная статуя хромоногого осла. Того самого, с потертым
крупом, в чьем обличье он осчастливил стольких ослиц! Конан
задержался перед двумя шатрами будто бы в нерешительности,
и тут сверху прогрохотал раскатистый глас, подобный рыку
разгневанного Крома: "Выбирай!" И снова: "Выбирай! Выбирай!"
Он выбрал. И сон после этого стал еще приятней.
Змей, почуявший близость жилья, заржал, и Конан очнулся.
Солнце неторопливо склонялось к пыльным сухим травам, но
было еще светло и до заката оставалось немалое время. Серый
жеребец трусил вперед мерной иноходью, голова у Конана была
ясной, и недавние сны, врезавшиеся в память, способствовали
размышлениям и думам о грядущем. Чем Конан и занялся, то
оглядывая пустынный унылый пейзаж, то посматривал на
маячивший уже неподалеку стан гизов.
Он не успел добраться до крайних шатров, как твердо
уверился в двух вещах: во-первых, эта степь, ослы и их
хозяева, к какому б роду-племени они не относились, надоели
ему больше прокисшего вина и прогорклого пива. А во-вторых,
он пришел к мнению, что лучше провести ночь с одной
красавицей, чем с парой десятков, ибо любой плод надо
распробовать как следует, а не куснуть наскоро и второпях.
И тут мыслями его вновь завладела Сиявуш, черноокая
шангарка, жена Сибарры Клама.
Хан гизов поджидал его на окраине лагеря, меж двух
загонов, разграниченных просторными сараями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12