Так, в полном молчании, они
миновали несколько пастбищ, где щипали траву необозримые
стада ослов и не столь многочисленные табуны вороных
кобылиц. Затем отряд поднялся на гребень холма, за
которым, в неглубокой, но просторной лощине лежал лагерь
хиршей. Любой, бросивший взгляд на этот стан, мог
догадаться, что племя это не из бедных и порядок в нем
ценится весьма высоко.
Лагерь был чист и разбит с основательностью и умением.
Точно посреди его высился ханский шатер, высокий, черный и
квадратный, с пышными серебряными кистями по углам. С одной
стороны от жилища владыки располагались палатки в
черно-красную полоску для родичей, жен и ближних ханских
слуг; с другой стояли шатры поскромнее, для простых пастухов
тоже полосатые, черно-белые. Было их много, сотни три или
три с половиной, и весь лагерь еще окружало двойное кольцо
черных шатров, поменьше ханского, но тоже весьма
вместительных. В них, очевидно, жили воины, ибо рядом с
каждым находилась коновязь с двумя-тремя вороными жеребцами.
Сопровождаемый своим почетным эскортом, Конан спустился
с холма и под свист и улюлюканье мальчишек, столь же
разномастных, как взрослые, въехал в палаточный городок.
Глаза его косили то вправо, о влево, но случай для бегства
пока не подворачивался. Сидя с Сибаррой за жареным козленком
и вином, он мог похвастать, что серый Змеей обгоняет стрелу,
но сейчас, под прицелом лучников в черных бурнусах, понимал,
что то было лишь пустое бахвальство. Великий Митра! Сколь
часто карает он человека за длинный язык!
Впрочем, Конан не побоялся бы вытащить меч и схватится
со всеми пятью сотнями хиршей (или сколько их там было), но
первой жертвой в этом бою стал бы его драгоценный жеребец.
Враги, несомненно, так издырявили бы Змея стрелами, что
шкура его не годилась бы даже на барабан.
Кроме того, Конана мучило любопытство. Зачем хан хиршей
пожелал встретиться с ним? Чтобы переманить к себе на
службу? Или предать мучительной казни? Но за какую вину?
Вряд ли он знал о намерениях незваного гостя, высказанных
лишь вчера вечером, в целом дне пути от его стана.
Тем временем конвой, миновав проезд между черно-белыми и
черно-красными шатрами, доставил пленника прямо к ханскому
жилищу. Его передняя стена из плотной черной ткани была
раздвинута, и на пороге, попирая сапогами алый туранский
ковер, стоял Бро Иутин, повелитель хиршей. Выглядел он
величественно и грозно: осанистый стари в пунцовом
кхитайском халате, расшитом серебряными драконами, при
сабле и кинжале, с бронзовым гонгом, висевшим на цепочке у
пояса. Было ему немало лет, но в черной бороде просвечивали
лишь редкие седые пряди, а плечи казались все еще широкими и
прямыми. На смуглой его физиономии морщины удалось бы
перечесть по пальцам одной руки; длинный крючковатый нос,
наследие стигийских предков, еще не опустился к верхней губе,
а торчал гордо, по-орлиному. Нет, Бро Иутин никак не походил
на человека, изнемогшего от ночных утех!
Повинуясь жесту предводителя в расшитом бурнусе, Конан
покинул седло и огляделся. Половина воинов тоже спешилась,
окружая его плотным кольцом; остальные, не слезая с коней,
принялись разгонять толпу любопытных. Очистив территорию,
они выстроились цепочкой перед черно-белыми шатрами, не
подпуская простонародье, к хану. Из черно-красных палаток
никто не показывался, и Конан с тоской представил, что в
одной из них ежится сейчас на коврах и подушках та самая то
ли аргосска, то ли коринфийка, из-за которой он рискнул
головой. Воистину Митра создал женщин на погибель мужчинам!
Подумав об этом, он сплюнул от бессильной злобы и
повернулся к хану. Бро Иутин вроде бы не выглядел гневным;
правда, глаза его сверкали, но не бешенством, а скорее
насмешкой. Так, во всяком случае, показалось киммерийцу,
хотя сам он ничего смешного в окрестностях не наблюдал. Но
тут все зависело от точки зрения, а у них с Бро Иутином она
являлась существенно раной.
Хан хиршей оглядел Конана от пыльных сапог до черной
гривы, падавшей на широкие плечи. Казалось, он размышляет,
что делать с пленником то ли пригласить к столу, то ли
снести голову саблей, то ли, не марая собственных рук,
махнуть лучникам. Наконец он пришел к какому-то решению и,
внезапно подмигнув киммерийцу, выдохнул:
- Хо! Да возрадуется Митра и луноликая Иштар, да сгинут
Нергал и Сет, черные боги! Говорят, северянин, ты поклялся
провести ночь в шатре моей любимой жен?
- Кто говорит? - полюбопытствовал Конан.
- Слухи в степи быстро бегут, сын мой, - усмехнулся Бро
Иутин. - Молвишь слово вечером, а утром все шакалы на пять
дневных переходов окрест провоют его с холмов.
- Неправду воют твои шакалы, - произнес киммериец,
мысленно пообещав Крому печень предателя-компаньона. -
Неправду, - повторил он, кладя руку на изукрашенный
каменьями эфес. - Речь шла не о жене, а о наложнице!
- Но любимой? - подчеркнул хан, впиваясь в Конана
взглядом. - Самой любимой?
Киммериец, не опуская глаз, возразил:
- Не самой любимой а самой дорогой. Той, что обошлась
тебе в тридцать ослов. Не то стигийке, не то зингарке,
а может и шемитке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12