Но артистка – исключение, ее не возбраняется просто «обожать», как и ее искусство. А обожать не значит «соблазнять»; это значит только чтить, восхищеньем и признаньем дарить, Для чего еще вовсе не требуется жениться.
– Ну хорошо, – сказал Майер, окончательно успокоенный письмом, – это уже дело другое. Но пусть по крайней мере на улицах, за кулисами Матильду не преследует, это ее все-таки компрометирует! Пускай, если у него намерения честные, домой приходит к нам.
Вот нескладный человек! Хлебом крыс кормить, чтобы ночью не шумели, заместо того чтобы кошку завести!
Матильда, само собой, поправилась в два дня, налилась, округлилась, как спелое яблочко, а помещик преспокойно стал в дом к ним ходить.
Не будем трудиться его описывать, все равно нам недолго с ним знаться: спустя несколько месяцев он уже за границу укатил. За ним явился один банкирский сынок, потом другой помещик, а там четвертый, пятый – кто их перечтет. И все большие поклонники искусства, люди милые, приличные – слова нескромного от них не услышишь. Маменьке целовали ручку, с папенькой толковали о разных умных вещах, а дочкам, приходя и уходя, кланялись так почтительно, будто графиням каким. Попадались среди них и веселые молодые шутники, способные даже мертвого рассмешить; бывало, заглянут на кухню с Майершей почудить, стряпни ее отведать, блинок стянуть, – в общем, славные такие проказники.
Три меньшие дочери тоже выросли и похорошели – одна краше другой. Были они погодки, по возрасту шли почти вплотную друг за дружкой. Едва расцвела девичья их краса, в доме у Майеров стало еще шумнее и многолюдней. Прежнее роскошество пошло, мотовство, легкомыслие, беспрестанное веселье; самое изысканное общество собиралось что ни день: графы да бароны, аристократы, банкиры и прочие важные господа.
Примечал, правда, наш Майер, что на улице графы эти да банкиры делают почему-то вид, будто незнакомы, и, даже с дочками его встречаясь, смотрят мимо; но не привык он себе голову ломать над вещами неприятными, решил, так, мол, у них принято, у важных господ.
Подрастала и младшая. Ей двенадцать исполнилось, и видно уже было, что красотой она затмит остальных. Платьице носила она еще коротенькое и кружевные панталончики; сзади двумя плотными полукружьями на плечи опускались косы. Вертевшиеся в доме обожатели шутки ради то и дело осведомлялись: «Ну когда же тебе длинное платье сошьют?».
Но в один прекрасный день редкое, нежданное посещение свалилось на г-на Майера. С веселыми девицами как раз любезничала стайка бойких молодых людей; одного, лишнего, приставили к мамаше, – развлекать.
Папенька же мух бил на стенках, и при каждом очень уж звонком хлопке кто-нибудь из дочек к вящему его удовольствию взвизгивал, будто от испуга. В это-то время в дверь и постучали, а так как никто не отозвался, постучались еще раз, потом еще. Кто-то из веселой компании вскочил отворить в полной уверенности, что там свой брат шутник, вздумавший их разыграть.
Иссохшая старушечья фигура в поношенном черном платье предстала перед расфранченным обществом.
Тереза… На оторопевшего Майера даже икота напала.
Не удостоив взглядом остальных, престарелая дева безо всякого стеснения направилась прямо к брату.
Добрейший глава семейства пришел в совершенное замешательство. Что делать: предложить гостье сесть? Но куда? Рядом с кем-нибудь из этих «merveilleux»? Представить ее веселой компании как сестру или притвориться незнакомым? И с каждым ли из господ знакомить по отдельности или сразу всех отрекомендовать как друзей дома?
Сама Тереза выручила его из затруднения.
– Вы мне нужны на несколько слов, – холодно, невозмутимо обратилась она к нему. – Если можете ненадолго оставить гостей, проводите, будьте любезны, куда-нибудь, где мы им не помешаем.
Довольный, что может увести сестру от своих высоких гостей, папаша Майер ухватился за это предложение и растворил двери в дальние комнаты.
Только они вышли, все общество разразилось громким смехом. Майер поспешил увлечь Терезу подальше – таким уж глупцом он не был, чтобы не понять: потешаются над старой барышней, живым обломком прошлого века.
– Присядьте, дорогая сестрица. О, какое счастье увидеть вас наконец…
Был он сладок, как торговец лимонами.
– Я не любезничать сюда пришла, – сухо возразила Тереза, – и садиться ради нескольких слов мне незачем. И стоя объясню. Два года мы не видались; вы за это время заметно отдалились' от меня и жизнь ведете такую, что сблизиться опять мы едва ли когда-нибудь сможем. Огорчения вам большого это, по-моему, не доставит, вот почему я и решаюсь так сказать. Так вот, четырех дочерей вы уже пустили по одной дорожке, и тут я молчу, в такие дела лучше не мешаться. Не перебивайте, пожалуйста, я не в пику вам говорю, вы сами себе хозяин, поступайте как знаете. Но у вас еще младшая дочь растет, ей двенадцать уже, скоро невеста. Я не сцены вам устраивать пришла, не хочу и рацеями надоедать о нравственности, боге, о религии да девичьем целомудрии наподобие тех ханжей, над которыми великие умы и баре знатные смеются. Не собираюсь и к отцовскому сердцу взывать, умолять: хоть в пятой сберегите, что потеряли в четырех. Потому что знаю слишком хорошо: будь на то даже воля ваша, сил не хватит, а достанет силы, так ума не наберется.
Майер, даже когда в лицо ему говорили такие вещи, только улыбался, до того мягок был.
– Объясню вкратце, зачем пришла, чтобы не обременять вас долее своим присутствием. Я прошу – нет, требую – отдать младшую дочь мне. Я ей строгое, добропорядочное воспитание дам, какое и подобает девушке нашего сословия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159