Какую сенсацию произвел в обеих Венгриях указанный проект Яноша Карпати, описать я не в силах, тут куда более мощная фантазия и вдохновенное перо потребны. Он все классы общества всколыхнул, пробудив его от вошедшей уже в пословицу спячки, заставив позабыть даже причиненные последними выборами обиды, в объятия примирения бросив враждующие семьи и оттеснив на задний план прочие все мелкотравчатые проектики; да что там: вступив в соперничество – с гадательным долгое время исходом – с предложением основать Академию и пальму первенства ему отдав лишь после того, как основатели пообещались и этому, второму по важности, общественному начинанию содействовать впредь в меру способностей.
Итак, можно с полным правом ожидать, что учредительное заседание, имеющее состояться в скором времени в Карпатфальве, будет одним из наиблестящих и увлекательнейших. Заверения об участии в сем знаменательном событии поступили из самых дальних местностей, и волнение, нетерпение весьма велики. Кто же, какая из гончих, прославленных в стране, выиграет приз – золотой кубок с надписью: «Ратовать в жизни учись, и лавры венчают тебя» (для борзой назидание весьма подходящее)? Марци Яноша Карпати или Зефир Мишки Хорхи? Все Подбюччье in massa готово спорить, что обоих опередит Ласточка боршодского вице-губернатора, а Задунайщина почти без изъятия убеждена, что всех обгонит вывезенная из Беня и натасканная в Кишбередёрская Искра; но те и другие с трепетом поминают одну эрдейскую чудо-зверюгу какого-то мезешегского компосессора: ему в Венгрии уже двести золотых давали за нее, но хозяин ни в какую, всеми чертями собачьими клянется, что увезет победные лавры к себе в Трансильванию.
В последние перед объявленным заседанием недели стряпчий едва справлялся с перепиской. Уже не то что руки, и голова у него теперь вся перепачкана: на светлых волосах, о которые вытирается перо, чернила особенно заметны; черен даже язык, которым пользуется он вместо промокательной бумаги, проворно слизывая кляксы.
Господин Янош получает каждодневно целую кипу писем со всех концов страны и сам их прочитывает.
В одном его поздравляют, в другом заказывают акции, в третьем обещаются прибыть. Есть отправители, коим видится уже заря благоденствия, занимающаяся над родиной, многие же прочат блестящее будущее собаководству; иные откликаются мудрым советом на проект статута, иные с охотой вызываются принять личное участие в разработке его параграфов. Один, по его словам, до конца дней был бы счастлив, попади он в наблюдательный совет, другой просит известить уважаемых членов, что лишен удовольствия попасть на заседание из-за подагры, но на состязании непременно будет представлен своей борзой.
Письма эти г-н Янош с удовлетворением оставляет лежать на столе, даже конвертов не разрешает выметать из кабинета. Пускай валяются, созерцать их доставляет ему всякий раз истинное наслаждение. Огню предаются лишь послания нескольких дерзких профанов, посмевших написать: подумали бы вы, дескать, лучше о яслях да школах для народа; на экономические общества, на художественные выставки обратили усердие, на урегулирование русла Тисы и Дуная у Железных Ворот, на Академию да на театр национальный и музей, на дороги и зерновые ссуды. Люди, мыслящие столь вульгарно, даже ответа не удостаивались. Слишком проникся г-н Янош величием своей идеи, чтобы дать себя от нее отпугнуть. Жертвовал же он и на все названные цели, которые этот беспокойный граф и другие удержу не знающие патриоты навязали нации своими диспутами. Верно, конечно, что даже половины денег, отпускаемых им ежегодно на собак, хватило бы вызволить все эти предприятия из затруднений, но из них они и сами как-нибудь выпутаются, это тоже ясней ясного, а псовая охота жертв требует: гончая, она, как сказано, «nоn nascitur, sed fit» – не родится ею, а становится благодаря надлежащей выучке…Но попридержим немножко борзых.
Ум и сердце Фанни почти целиком были заняты приготовлениями к празднику и приему множества гостей.
Как, и сердце?
Много, очень много народу должно было съехаться, весь цвет дворянства, вплоть до мужей самых серьезных и почитаемых; ведь к Яношу Карпати все питали известную слабость, ибо, несмотря на свои выходки и чудачества, был он весьма восприимчив ко всему хорошему, и в высоких, благородных начинаниях на него столь же смело можно было положиться, как и в дерзких проделках и забавах.
Кроме того, люди в таких случаях тянутся друг за другом. Каждый думает: будет много народу, красивых женщин, шутников да весельчаков, и жаждет поразвлечься.
Это первое такое торжество, на которое Янош Карпати и дам пригласил. Он и сам ведь женат теперь.
Фанни с трепетом гадала: а откликнутся ли на приглашение знатные дамы комитата? Удостоят ли чести принять в свой круг? Эти дочери родов высоких, беспорочных, которые унаследовали не просто имя от своих матерей, но все добродетели и безупречную репутацию, – захотят ли они признать за ней право стоять на той ступени, куда ее вознесла лишь фортуна да вздорная прихоть старика? Простят ли ей сомнительное происхождение, постыдную славу ее семейства?
Мужчины-то, конечно, приедут – все, кто пользуется уважением, известностью в стране. Торжества займут несколько дней. В первый – заседание в длинном зале; солидная мужская публика усядется внизу, а дамы сбоку, на балконе, оттуда будут слушать умные речи. День завершит общее угощение, и она, хозяйка, будет там, за столом, у всех на виду… Кто-то выпьет за ее здоровье?
На другой день – состязания гончих. Дамы, кавалеры на статных конях выедут травить хитрую плутовку лису.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159