– Пустяки, тетенька. Всего недельку.
– Всего недельку! – ужаснулась барышня Марион. – Всего недельку?
– Если раньше, конечно, не выставят, – отозвалась Флора шутливо, в ответ на что Фанни нежно ее обняла, точно желая удержать навечно.
– Ах, вот как, – протянула Марион полупрезрительно. – Ну ладно. У молодых женщин это быстро: глядь, уже и подружились. Очень приятно, что вы так вот, сразу, полюбили друг дружку. Это значит – вы схожи по натуре, что весьма отрадно, весьма. Но мне-то вы все же позволите, дорогая племянница, в Сент-Ирму вернуться?
– Фанни счастлива была бы и подольше вашим приятным обществом насладиться, милая тетушка…
– Ах, оставьте. Ничем милости такой великой не заслужила.
– Вы прямо убегаете от нас, – вставила Фанни. – Вот погодите, приедем в Сент-Ирму, точно так же домой будем торопиться.
Барышня Марион не преминула бросить на нее полный достоинства взгляд, ясно говоривший, что некоторые особы, кажется, фамильярничать себе позволяют, и, собрав лицо в суровые складки (складок всяких на нем было предостаточно), вместо ответа оборотилась к Яношу Карпати:
– Надеюсь, вы колес не сняли у меня, как с другими гостями делаете?
– Колес у вас? – вскричал г-н Янош. – Я, ей-богу, пока у карет только колеса снимал, а столы у гостей – такого случая еще не было. Ха-ха-ха! Ах-ха-ха!
И он таким хохотом закатился над этой нелепицей, что слезы брызнули и глазки совсем утонули в щеках, а когда опять вынырнули, строгая барышня уже шествовала к дверям, не оборачиваясь на двух молодых дам, которые провожали ее рука об руку, хотя обе прилагали все усилия, чтобы сохранить серьезность на своих миловидных личиках.
Спохватись, Янош Карпати мгновенно сообразил, какую допустил бестактность, и бросился за уходящей, которую и удалось задержать – наипростейшим образом: с разбегу наступив ей сзади на шлейф, отчего достойная дама чуть навзничь не свалилась.
Теперь уже неизвестно было, то ли провожать, то ли извиняться.
– Ничего, ничего, – необычно медленно и тихо, с явной готовностью простить произнесла добрейшая Марион, – подобные выходки извинительны… для юных новобрачных.
И с величайшей церемонностью сошла в сопровождении хозяина вниз по лестнице; однако, почитая ниже своего достоинства глядеть под ноги, на галерее наступила на хвост растянувшейся там борзой, которая в ужасе выпрыгнула в окно.
Испугалась и сама барышня Марион, но, подобно змее, которая и в страхе успевает ужалить, или кошке, шипящей и от ужаса, сказала только, обратясь к Карпати:
– Простите за невольный реванш у одной из ваших протеже. Я и в мыслях не имела важную сию особу обидеть. Вы знаете ведь, что на том высоком собрании под вашим председательством один муж славный и умнейший намерен внести предложение: впредь не числить борзых среди собак. Вот это эмансипация настоящая. Рекомендую вашему благосклонному вниманию. Ой, как бы опять на борзую не наступить!
Но до подножки кареты всего шаг оставался.
Все же и этот шаг потребовал разных ухищрений. Шлейф, например, так подхватить и самой перенестись в карету, чтобы кружева на длинных, до пят, панталонах выглянули лишь в меру благопристойности. Трудный шаг, каковой все случившиеся поблизости руки постарались облегчить.
Но вот она уже в карете, к общей радости, однако и оттуда спешит нанести двойной удар остающимся:
– Надеюсь, я достойному попечителю поручаю племянницу, хотя совсем не уверена, не навлечет ли бед на его дом ревность Сент-Ирмаи! Adieu, милый сосед, ch?re voisine, adieu, ch?re niece, adieu!
Толкуй как хочешь многократные эти «адье». И насмешка в них над Яношем Карпати, к которому, право же, трудно кого-нибудь приревновать, и намек на дурную славу его хором, не слишком украшающих доброе имя женщины.
Адье, адье. Гляди, кучер, борзую не задави. И не гони очень, пока из Карпатфальвы не выехали: поди знай, где еще какой-нибудь фаворит изволит полуденному отдыху предаваться. Адье!
Поехала.
Янош Карпати все кланяется, поясные поклоны отвешивает посреди двора. Дама в ответ машет длинным зонтиком, приговаривая, наверно: «Давненько то было, давненько; я тогда сущим ребенком была!».
А молодые женщины, избавясь от обузы, подхватили проказливо под руки доброго г-на Яноша и, припевая, приплясывая, потащили с собой вверх по лестнице.
Тот смеется, сияет, радуется вместе с ними, думая: были б ему дочерьми две эти женщины, звали отцом, вот славно бы.
Живое эхо чистосердечного, невинного веселья разносится по древним покоям. Давно уже здешние стены не слыхивали таких звуков.
И в архив они донеслись до старого Варги; потирая руки, принялся он на радостях расхаживать, топтаться по комнате: хоть тут же в пляс. Одно плохо: не с кем поделиться своей радостью. Стряпчий, правда, рядом, но до того ли ему. Дуется, что умываться надо теперь каждый день.
XIX. Подруга
Сент-Ирмаи достигла своей цели.
Недели в карпатфальвском доме оказалось довольно, чтобы совершенно изменить положение Фанни в свете. К той, кого Сент-Ирмаи удостоила своей дружбой, все стали благосклонней. Чванные дамы, кои почитали прежде за великое снисхождение пожаловать на торжества, где эта мещаночка во дворянстве собиралась исполнять роль хозяйки дома – роль, которая из всех подвержена самой пристрастной критике, – теперь стали с меньшим высокомерием думать о предстоящем. Строгие добродетельные матроны, сомневавшиеся, а прилично ли своих юных дочерей везти в Карпатфальву, в этот лабиринт, где какие-то элевсинские мистерии устраиваются, теперь безо всяких опасений заказывали платья у модисток. Присутствие Сент-Ирмаи – вернейшая гарантия пристойности и благонравия;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159