Не на что ей, черт подери, обижаться.
- Думаешь жениться?
- Ну, где уж при такой работенке. После, может, и женюсь. Ни у него, ни у меня не было твердой почвы под ногами, но все равно нам хотелось того же, что и всем. Я лежал в комнате для гостей и думал о Полли, и вдруг меня разобрал страх, будто только теперь до меня доперло, как опасно было топать через таможню с грузом золота. В глазах потемнело, руки и ноги затряслись. Вся поездка показалась сном, и сон этот напугал меня больше, чем сама поездка. Наверно, я трус, и, выходит, нечего мне заниматься этим делом. Но я и правда вздремнул, а когда проснулся, понял, что не откажусь от него: я ведь уже обзавелся целью, предметом желаний, даже просто распорядком жизни, и все это отняло у меня ту решающую каплю мужества, которая требовалась, чтоб передумать и сойти с опасной дорожки.
Уильям будил меня, но голова у меня была как чугунная, Он поднес мне к самому носу чашку чая, и от этого запаха я сразу взбодрился.
- Выпей-ка,- сказал Уильям, и сквозь поднимавшийся над чашкой пар я увидел: он расплылся в улыбке до ушей.- Живо вскочишь на ноги, чем отлеживать бока. Нечего тебе весь вечер вариться в собственном соку.
- А почему бы и нет?
- Не понимаешь - не надо. Вот твоя деньга от Железного. Тридцать кусков. Легкий хлеб, легче не бывает.
Я взял у него из рук длинный конверт и сунул под подушку.
- Не больно-то легкий.
Уильям сел в кресло и уставил на меня свои серые гляделки - так и буравил, очень это у него внушительно получалось, как всегда, когда он пытался заглянуть мне в душу.
- Слушай, что тебя грызет?
- Крысы. Завладели мной с субботнего вечера. Скажи, ты любил когда-нибудь?
Левая нога у него дернулась, будто его стукнули по коленке, проверяя рефлексы.
- Неужто в стюардессу втюрился? Если да, лучше сразу выкинь из головы. Они в точности такие, как все, только что в белых фартучках.
- Ты мне не ответил.
- Отвечаю: нет. Любил отца, да его убило в шахте, когда мне было семь лет. Покуда он был живой, я не знал, что люблю его, а как помер, я понял: век его не забуду и уж никогда никого не полюблю… ну, может, мать, так ведь она еще живая, а стало быть, покуда это просто так, вроде как влюбленность. Мне многие женщины нравились, на некоторых я даже хотел жениться, а вот чтоб любить, нет, этого не скажу. Сейчас у меня дела пошли на лад, и я так и буду жить, покуда не надумаю, на что свою монету пустить. Я уже порядком поднакопил, скоро совсем богач буду, и знаешь, какие у меня мысли? Заведу хозяйство, стану выращивать овощи на продажу. Куплю на свои сбережения домик в Ноттингеме и акра четыре земли. Мамаша тоже со мной поселится, коли пожелает, а может, еще и найдется такая женщина, захочет впрячься со мной в одну упряжку, тогда мне и вовсе ничего больше не надо.
- Ну и дай тебе бог, как говорится,- сказал я.- Может, и впрямь надо дожить до сорока, тогда сообразишь, чего тебе от жизни требуется.
- Я это с двадцати лет понимал. Да только ни себе не признавался, ни вслух не говорил. Ото всех затаил. А сейчас вот проболтался, потому - есть на это надежда, дело верное, черт подери. Ну да ладно, давай теперь выкладывай про свою зазнобу, я гляжу, ты из-за нее как в лихорадке. Хоть позавидую тебе… А вообще, давай выйдем и доберемся до какой-нибудь жратвы. А то у меня совсем живот подвело.
Мы пошли в тот самый ресторанчик в Сохо, где я повстречался с ним после приезда в Лондон; выпили по бутылке вина - Уильям сказал, нынче у него как раз день рождения.
- В день рождения я поминаю все чудеса, какие со мной приключились, и подсчитываю свои удачи. Когда я был малец, никому до этого не было дела. Никто не замечал никаких чудес, не до жиру было, быть бы живу. А теперь вот у меня есть время их поминать, стало быть, ясно - я живу в достатке.
- У тебя настроеньице что надо.- со смехом сказал я.- А сколько ж тебе стукнуло?
- Тридцать девять, и я не чувствую себя ни на день моложе,- ответил он, отрезая кусок эскалопа.
Мы вместе встречали его мать на вокзале Сент-Панкрас. Билл увидал - она выходит из вагона второго класса, и как закричит:
- Я ж тебе послал десять фунтов на билет первого класса, а ты вон мне какую гадость устроила! Неладно это, мать.
- Не смей со мной так разговаривать!
Я даже попятился: неужто это она так пронзительно заорала? И метила она явно в меня, я уж было решил - она чокнутая и приняла меня за Уильяма, а потом понял, у нее глаза косят. А она знай орет:
- Чего я там не видала, в первом классе, дурья твоя башка? В этих первых классах незнамо с кем придется сидеть. И нечего на меня гавкать. Никто не поверит, будто ты мне родной сын. И это после всего, чего я натерпелась! Лучше уж я прямо сразу подамся обратно в Уорксоп.
Уильям побледнел, но наклонился и поцеловал ее.
- Не уезжай, мать,- взмолился он, как маленький,- я ведь только хотел как лучше, чтоб тебе удобней ехать.
Ну и ну, подумал я, вспомнив, как он сам добирался до Лондона. За этот год у него многое переменилось.
- Где твой чемодан? - спросил он, когда зеваки, что сбежались на крик, стали расходиться.
Мамаша его была маленькая, тощенькая, в блекло-голубом пальто и мутно-голубой шляпке на пепельно-серых волосах - сразу видно, жизнь била и колотила ее всяко, а гордости из нее не выбила. В очках, зубы вставные, поди угадай, сколько ей лет, а все ж, как она ни старалась, она явно была ближе к шестидесяти, чем к сорока.
- Совсем из головы вон. Наверно, в вагоне еще.
- Пойду возьму,- сказал я.
Когда я приволок чемодан - а он был тяжеленный, я чуть кишки не надорвал,- они уже двинули к выходу: Уильям оставил там такси. Таксист поднял чемодан я выругался:
- Свинец, что ли, у вас там?
- Золотые слитки,- засмеялся Билл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127