Я удержался, можно сказать, на волоске - одними только ногтями вцепился в дерево. В трудный я попал переплет, и у меня было сейчас время подумать, чего ради меня сюда понесло и еще - как же я спущусь на землю, если не попаду в дом через окно. Вниз был только один путь: упасть, точно бомба из плоти и крови, грохнуться оземь, будто мешок с яблоками и апельсинами. Не дрейфь, сказал я себе, представь, будто земля вот она, рядом, тогда и волноваться нечего. И верно, мне стало поспокойней, я повис на одной руке, вынул из зубов нож и всадил в щель между подоконником и рамой. На счастье, окно оказалось не заперто, я потыкал ножом, чуть приподнял раму и дал ей опуститься на мои пальцы, их прищемило, но я уже ухватился обеими руками, подтянулся и приподнял раму повыше. Она опиралась уже мне на голову, потом на плечи, вот я уже укрылся от дождя и заглянул вниз, на чердак. Но как же все-таки туда влезть? Кожа на голове зудела, пот смешивался с дождем, но все равно первым делом надо просунуть внутрь ноги. Мне повезло: под самым окном стояла кровать и на ней матрац. Я проскользнул вниз, точно ящерица, и, падая, сжался в комок, но все-таки зацепился ногой за спинку кровати и растянул лодыжку. Меня так и ожгло, я завертелся, выругался, вмиг забыл обо всем, кроме этой мучительной боли - один на один с ней, один в целом свете. И все же я в доме, это надо отпраздновать. Я ухватился за кровать, осторожно покрутил ногой, пошел к двери и у дальней стены увидал штук шесть дорогих дробовиков.
Потом я отворил черный ход, и Полли сказала:
- А я думала, ты там уснул.
- Я здорово грохнулся,- сказал я. Мы шли через кухню, там пахло сыростью и заплесневелыми кукурузными хлопьями.- Есть тут где-нибудь коньяк?
Коньяк отыскался в буфете в гостиной, и мы изрядно хлебнули. Дождь барабанил в окно, он пробудил во мне распутника, и я обнял Полли.
- А ты закрыл чердачное окно?
- Вроде да.
- Пожалуйста, сходи погляди, милый.
Я проковылял на чердак, отыскал алюминиевую лесенку и опустил раму. Матрац был уже в мокрых пятнах. Я схватил охотничью двустволку и для смеха прицелился в тучу, которая мочилась на землю. Я торжествовал победу: все же пробрался в дом и сейчас крепко-накрепко обниму мою тепленькую Полли… На радостях у меня, видно, голова пошла кругом - гордый, как петух, я нажал оба спусковых крючка. Выстрел отдался в плече, опрокинул меня на пол, а двойной заряд дроби обрушил на меня ливень битого стекла и щепок- теперь меня, пятнистого от дождя и пота, в придачу перечертили кровавые ссадины.
В дверях появилась Полли.
- Ради бога, что ты натворил?
- Я ранен. Ну, что стоишь, помоги мне. Тут, видно, логово убийцы? Какой черт оставил заряженное ружье?
- Ты не ранен,- с упреком сказала она.
- Давай-ка отодвинем кровать и подставим под эту дыру ведро, не то ваш дом сгниет, как дряхлый старик.
Я с озабоченным видом ковылял и наводил порядок, а Полли удивлялась, как это я ухитрился, стреляя, растянуть лодыжку - в жизни, мол, такого не видала. И я никак не мог ее убедить, что лодыжку растянул, когда влезал через окно, просто она раньше не заметила.
Мы приняли душ, разогрелись, и застывшая, онемевшая кожа живо опять обрела чувствительность… Не хватило терпения добраться до спальни, мы так и повалились на полотенца и влажный коврик в ванной…
Одно нехорошо: в доме не оказалось никакой еды. В кладовке мы отыскали коробку сухого печенья и немного сыру, я соскреб с него плесень, и этими крохами да еще крепким сладким чаем мы кормились до следующего утра - правда, на еду у нас и времени-то не было. И свежим деревенским воздухом мы тоже не пользовались. Полли рассказала мне про свою жизнь: как ее дома воспитывали и каким было для нее ударом, когда она поняла, чем занимается отец. Он всегда в ней души не чаял, да и сейчас тоже, и не упускает случая ей об этом напомнить, и ребенком она всегда говорила, что когда вырастет, ни за кого другого не выйдет замуж, только за него. Она и меня спросила про мою жизнь, и я рассказал все, что сам про себя знал, и как я контрабандой перевожу золото,- тут она стала подробно расспрашивать про организацию Джека Линингрейда. Я рассказал ей, что Уильяма замели в Бейруте и что из-за этого, наверно, человек под колпаком перебирается в новое убежище.
- Все это лажа,- сказал я, растянувшись рядом с ней в постели.- И луна лажа. И весь мир лажа, И пускай облака мочатся на землю, пока не сдохнут. Только одно не лажа - твои поцелуи.
При этих словах Полли прямо обмерла в моих объятиях, я так прижал ее к себе - чуть не раздавил ее нежные груди, рука моя скользнула вниз, и Полли закрыла глаза.
- У нас будет миллион медовых месяцев,- сказал я еще,-и если жизнь подстроит нам засаду и попробует сцапать, мы дадим ей в зубы. Не мы для жизни, а жизнь для нас…
Потом мы с грустью шли к машине, и мне до черта хотелось, чтоб этот незатейливый кирпичный домик растаял под дождем и земля вновь приняла его в себя; невыносимо было думать, что кто-нибудь войдет в него после нас, разрядит высокое напряжение, которое мы породили и оставили здесь. Лучше уж взорвать его, только бы не это. Я гнал машину во весь дух, оба мы почти всю дорогу до Лондона молчали. Пробки не было даже в Тонбридже, и уже через два часа мы промчались по мосту и сквозь туман и слякоть влетели в Илинг. Я вновь окунулся в густое месиво действительности, и, когда подъехал в заляпанном глиной «бентли» к моггерхэнгеровскон резиденции, у меня засосало под ложечкой.
Я вынул из отделения для перчаток оставшиеся сигары и попрощался с Полли, глаза у нее вроде были на мокром месте, и я подумал: уж не ждет ли она, что и я пущу слезу?
- Звони,- сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127