– Сколько надо, столько и ехали, – угрюмо буркнул Костя.
– Ага, надо! Знаю я ваше НАДО! А может, ты выпил? – выставила нос и принюхалась она.
– Что у вас болит? – я поспешила к нему на помощь.
– Мне нужно сделать укол! – важно прошепелявила она.
– А болит-то что?
– Колет. В боку. И в этом. А может, желудок, – пространно показала бабуля. Я немного потыкала ее брюхо. ОЖ не было точно, ткани мягкие, живот спокойный. Значит, ложный вызов.
– Мы дадим вам таблетки от спазмов, принимаете трижды в день, а завтра к участковому терапевту, – буднично пояснял Костик, заполняя карту вызова.
– Что ты мне таблетки суешь? У меня своих полно. Делай укол давай и вали отсюдова! – перешла в наступление бабуська.
– Да от чего укол, – от бессилия всплеснула руками я.
– От чего надо. Ты врач, ты и делай. Халавщики! – продолжала сыпать идиотизмы бабка. Я прикусила губу и постаралась сдержаться. И так весь день, я моталась между пьяными, которым стало плохо, хотя в вызове значилось «сердце». Пьяные мужики, траванувшиеся водкой у нас больными не считаются. Между драками, синяками, вызовами, когда «просто показалось, что что-то не так».
– Сколько же можно! – бесилась от бессилия я. Мне хотелось оказаться не в теплой сырой Москве, а в холоде. Мне вдруг захотелось уехать туда, где мороз. Например, в неизвестный далекий Ямбург. Да, мне отчаянно хотелось к Мите. Три месяца счастья – это так прекрасно и так мало. Я чувствовала себя странником, который долго-долго шел по пустыне, весь высох, почти растворился в песке, забыл, что такое вода – а от него теперь решили отделаться одним стаканом и обещанием, что потом, когда-нибудь нальют еще. Почему, за что меня обделили?
– Маша? Слушай, там тамагочи передал экстренное сообщение, – взволнованно ткнул меня в бок Костик.
– Что такое? – удивилась я. Что может быть экстренного? Единственное, что приходит в голову, это какое-то крупное происшествие, на которое сгоняют все ближайшие Скорые.
– Надо связаться с нашей подстанцией. Говорят, что-то там случилось.
– Случилось? – мы задумались. Связаться с подстанцией – это не так-то просто. Телефона у нас нет. С тамагочи общается диспетчер, который сидит совершенно в другом месте – на Проспекте Мира. И раз он не передал, что именно нужно от нас подстанции, то вряд ли есть смысл просить его уточнить.
– Надо возвращаться, – я постучала водителю, чтобы поворачивал обратно. Костя вбил в компьютер, что мы едем на «завод».
– Принято, – сухо кивнула машина.
– Что же могло случиться, не понимаю, – внезапно заволновалась я. Ни с того, ни с сего моя интуиция, которая обычно спит мертвым сном, начала нашептывать мне самые разные варианты катастроф. Наше сознание устроено таким образом, что если угроза, нависшая над нами, неизвестна или до конца не определена, то нам кажется, что случится самое страшное. Вплоть до идиотизма. Что началась война. Или что Карлик решил меня уволить и не просто уволить, а посреди рабочего дня. Но весь юмор в том, что услужливое подсознание никогда не может угадать того, что действительно произойдет. Оно в момент угрозы слишком обеспокоено собственной шкурой, чтобы задуматься и что-то предугадать. Так же произошло и на этот раз. Мы подъехали к подстанции, перебрав кучи разных вариантов, вплоть до прилета инопланетян, но Римма подошла и сказала:
– Машка, там, кажется, твою Степанцову законстатировали. Ребята звонили с соседней подстанции.
– Полину Ильиничну? – переспросила я, а у самой внутри все похолодело.
– Не знаю, я не спрашивала ничего. Сама спрашивай, – у Риммы и без меня было много дел. Она дала мне номер бригады, которая ей звонила, и убежала вдаль. Я стояла с листком бумаги, и не знала, что делать.
– Позвони домой, – предложил Костя. Он понял все сразу, а я еще только доходила.
– Алло! – отозвался домашний телефон незнакомым мужским голосом. – Кто это.
– Полину Ильиничну можно? – испуганно спросила я. Конечно, я уже поняла, что услышу в ответ.
– Она умерла. Вы ей кто?
– Я живу в ней. Просто я на работе. Как умерла? – все не верила я.
– А так, от старости. Вы можете приехать, а то нам документы надо подписать? – обыденно спросил парень. Я знаю, что для него это была просто работа. Для меня самой это – просто работа.
– Конечно! – я пулей вылетела с подстанции, благо наш водитель согласился меня подвести. Через десять минут я остекленевшими от ужаса глазами смотрела, как Полину Ильиничну накрывают с головой простынкой.
– Как это произошло? Я утром уезжала, и все было в порядке. Я сама работаю на скорой…
– А, тогда все понятно. А я думал, что она просила вызвать Машу, Машу… – процедил фельдшер с другой скорой. Он оказался действительно молодым парнем, коренастым, спокойным, с жвачкой во рту. Ему было наплевать на мою бабулю, но, узнав, что я тоже работаю на Скорой, он расщедрился и рассказал, что случилось. Полина Ильинична умерла около часа назад у него на руках. Она сама вызвала Скорую, будучи еще в состоянии звонить. Сказала, что ей внезапно стало очень плохо, и попросила прислать Машу со Сходненской подстанции.
– А почему она не позвонила мне на подстанцию? – еле сдерживая слезы, спросила я.
– Не знаю, – пожал плечами парень. – Может, не дозвонилась?
– Может, – опустила голову я. Римкин телефон вечно занят.
– Короче, м-м-м, я приехал, а ей хуже. Дверь она оставила открытой, а сама уже лежала, не двигалась.
– Что она сказала? Что-нибудь мне передала? – заволновалась я.
– Да ничего она не могла сказать. У нее уже агония была, – раздраженно пояснил он. – Я даже не успел ничего вколоть, как она отчалила.
– О Господи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76