Ну вы, Иван Иваныч, сами посудите: почему он должен прислуживать вам и делать для вас всякую грязную работу? Почему не вы обязаны ему прислуживать?– Так ведь я ж ему жалованье за это плачу! – воскликнул Панаев.– Вот хорошо! – засмеялся Белинский. – А почему б не ему платить вам жалованье и командовать вами?Панаев с минуту изумленно глядел на Белинского, потом хлопнул ладонями по коленам и с хохотом повалился в кресло. 10 В комнате стало темно. Дрова прогорели и превратились в груду золотого крупного жара. Спать не хотелось, однако болела спина и ноги. Надо было лечь.Он прилег на топчан и, укутавшись тулупчиком, прислушался. В доме было тихо, только где-то на дворе дед Пантюшка кричал на собак, натравливал их на кого-то. «Вот человек! – подумал Кольцов. – Век прожил, к ста годам подбирается, а здоров как черт. И жизнь у него вся ровная, как дорога: на гору потяжелей, с горы полегче, яма встретится – обойдет, родничок – напьется…»– Мартынко! Мартынко! – кричал под окнами дед. – Куси его!«Я вон сколько бился, – продолжал раздумывать Кольцов, – все эту чертову истину за хвост норовил схватить… Друзья толкуют: субъект, объект, абсолютная истина – жизнь. Ну, субъект одолел, объект понимаю, а как они соединяются в общем бесконечном игрании жизни – хоть убей – и сейчас не постигаю. Да, может, все это и не надо? Дюже высоко воспарили мы, так высоко, что одни облака, а земли уж и не видно…»Ему вспомнилось, как в прошлом году зашел он к князю Вяземскому. Князь Петр Андреич принял его в своем богатом, заваленном книгами и увешанном картинами кабинете. Было утро. Князь в китайском халате сидел за письменным столом и что-то писал… Так вот, что это он вспомнил про Вяземского? Ах, да! Все началось с кольцовского дела, по которому хлопотал князь. «Ну, как живете, Алексей Васильич? Все в дрязгах, все в заботах?» – «Да как же, ваше сиятельство, такая моя стезя…» – «Поэту, мой друг, такая стезя – смерть!» – «А куда ж денешься-то? Пить-есть надо». – «Оно так, да хорошо бы отрешиться». – «Не могу-с! Пятками к земле прирос!» – «А я слышал, мой друг, вы в философские дебри ударились?» – «Да что, князь, добрые люди приохотили меня к познанию, да голова дурная, все не могу умом обнять…» – «Так плюньте же, дорогой Алексей Васильич, на философию! Немцы – дураки, и уж ежели хотите знать, то жизнь – это и есть философия!» – «Так как же, князь, вы говорите, чтоб отрешиться?» – «Да нет, я не в том смысле. Жизнь хороша и умна. Я про то вам хотел сказать, чтоб от грязной коммерции отрешиться». – «Ну, тогда опять вопрос: а кушать что буду?»Ему очень живо вспомнился этот разговор, и он ясно представил себе Вяземского, с его толстым лицом, очками и каким-то важным добродушием.Поднялся ветер, жалобно засвистел в трубе.«А трубу-то я не закрыл, – поморщился Кольцов. – К утру все тепло выдует».Встал и закрыл печную задвижку. Спать не хотелось. Ощупью нашарил на столе огарок, что принесла маменька, высек огня, зажег свечку.– Вон как все просто! Было темно, высек огонь – стал свет… А мы умничаем, в какие дебри забираемся, плутаем в потемках отвлеченностей… Правильно, князь Петр Андреич! Не время ль нам оставить небеса-то? Не время ль нам оставить… Не время ль нам…На чисто выструганной доске столешницы огрызком карандаша записал: Не время ль нам оставитьПро небеса мечтать? Это были стихи. «Ну, что ж, вон в сундучке тетрадь, сейчас достанем, запишем…»– Не время ль нам оставить? – пробормотал Кольцов. – Да нет, тетрадь еще найти надо, а доска чистая, хорошая… Не время ль нам оставитьПро…. «Небеса ли? – мелькнуло. – Может, высоты? Это еще отвлеченней!» Про высоты мечтать, – записал уверенно и, не останавливаясь, ловя счастливую мысль, продолжил: Земную жизнь бесславить,Что есть иль нет – желать?Легко, конечно, строитьВоздушные миры… Вспомнил, как Белинский однажды шутя сказал про Бакунина:– Ему дай зубочистку, он тебе с ней в такие абстрактные высоты заберется, что никакому Гегелю не допрыгнуть! – И добавил серьезно: – А в конце концов все сведет к самому себе, к своему всемирному, вселенскому «Я» – с большой, трехэтажной буквы. Легко, конечно, строитьВоздушные миры… – И уверять, и спорить, – глядя на вздрагивающий огонек, пробормотал Кольцов, – И уверять, и спорить:Как в них-то важны мы! Все вздор, все выдумки. Боже мой! Человеку дан величайший дар – жизнь, а он, как неразумное дитя, отбрасывает его! А ведь на этом распутье две дороги: жизнь и смерть. Так, отбрасывая жизнь с ее радостью, солнцем, всем миром, – неужели ж о смерти мечтать? Всему конец – могила;За далью – мрак густой;Ни вести, ни отзываНа вопль наш гробовой… Нет, какой же вопль гробовой? Это, брат, не то слово, в гробу не закричишь… Роковой! На вопль наш роковой, – поправил и поглядел на свечу. Она догорала. «Успеть бы!» – тревожно подумал. И вдруг ему представился солнечный день, Лысая гора, река, необъятный простор лугов и полей, и они с Варей, карабкающиеся по песчаной круче… Вот счастье! Вот она, жизнь-то!Легко вздохнул и без помарок дописал: А тут – дары земные,Дыхание цветов.Дни, ночи золотые,Разгульный шум лесов,И сердца жизнь живая,И чувства огнь святой,И дева молодаяБлистает красотой! Свеча догорела, пламя взметнулось и погасло. Не хотелось вставать, двигаться. Холодный жесткий топчан показался ужасен. Склонив голову на руки, он так и заснул за столом, над стихами. Глава десятая Тише! О жизни покончен вопрос…Больше не нужно ни песен, ни слез. И. Никитин 1 Наконец закончились все приготовления, и Анисьина свадьба была назначена перед масленицей – на пестрой неделе.В день свадьбы Кольцов сидел у себя в мезонине и прислушивался к веселому шуму, который происходил внизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106