Прохожие оборачивались, качали головами, глядели ему вслед. Кое-кто даже останавливался и, злобно ухмыляясь, бормотал:– Ах, гордец! Щелкопер, писака…«Варенька! – думал Кольцов. – Когда же это она приехала?» Он вспомнил московский маскарад, свою неожиданную встречу с ней. Серое домино манило и убегало, ускользая…«Почему же от офицера? От какого офицера?» Мысли мучительно путались.– Алексей Васильич! – рослый, круглолицый молодой человек в дорогой шубе шел навстречу, приветливо улыбаясь. – Что это вы, голубчик? На вас лица нету!Кольцов остановился.– Ах, Иван Алексеич! – сказал, узнав Придорогина. – Простите ради бога, задумался…– Сочиняли что-нибудь, наверно? Помешал?– Да нет, не беспокойтесь, – смутился Кольцов. – Так, нездоровится что-то, хожу, – места не найду.– Давненько не видели вас. В Питере изволили быть?– Да, и в Питере, – рассеянно ответил Кольцов.– Знаете что? – останавливаясь и решительно беря Кольцова под руку, воскликнул Придорогин. – Я вашу меланхолию вмиг разгоню! Идемте к Добровольским, у них нынче чтение литературное, – поспешно прибавил он, видя, что Кольцов хочет отказаться. – А вам-то как рады будут! 5 У Добровольских бывали литературные собрания. Они, впрочем, ничем почти не отличались от обычных обедов, устраиваемых гостеприимными супругами: все тот же карточный стол, чай с закуской, и нескончаемые разговоры, сплетни и пересуды городских новостей. Литературная часть собрания состояла из чтения Дацковым сочиненной для «Губернских ведомостей» заметки о воронежском театре или какой-нибудь стихотворной безделки из альбома Ивана Иваныча Волкова, слывшего в Воронеже за стихотворца с направлением самым сатирическим, какому «не приведи господи на язычок попасть».Когда Кольцов с Придорогиным вошли в гостиную, все уже были в сборе. Долинский мрачно сидел в углу, дымя неизменной трубкой; Волков рассказывал хозяйке что-то, видимо, не совсем пристойное: Эмилия Егоровна жеманно хихикала и хлопала веером по руке расходившегося анекдотиста. Чиновник казенной палаты Баталин, заложив руки за фалды мешковатого засаленного фрака, ходил по комнате. Это был неуклюжий человек с бугристой и словно заспанной физиономией, с жесткими волосами, растущими почти от сросшихся на переносье бровей. Некоторым образом он считал себя причастным к литературе: в «Москвитянине» иногда печатали его пустые и вздорные заметки под названием «Письма из провинции».– Ба, ба! Кого мы видим! – восторженно приветствовал гостей Добровольский. – Алексей Васильич! Какими судьбами! Вот уж подлинно гость дорогой!– Из Питера-с? – осклабился Дацков, придвигая свой стул поближе к Кольцову.– Да, был и в Питере и в Москве, – сказал Кольцов.– Ну что там литературные светила наши? – юлил Дацков. – Чай, всех повидали, всех послушали?– Там у них сейчас в «Отечественных записках» Белинский коноводит, – мрачно заметил Долинский. – Он там всем киселя дает…– Уж вы скажете! – прыснул Дацков. – В каком смысле киселя?– Да в каком? В самом обыкновенном, – отрубил Долинский. – Под зад.– Экой вы, Степан Яковлич! – Дацков потрепал по коленке Долинского. – Господин Белинский друг Алексею Васильичу, а вы этак…– Да я ничего, – пустил дымовое облако Долинский. – Я попросту-с.Разговор становился неприятным. Прелесть литературного собрания грозила омрачиться грубым и громким спором. Добровольский поерзал на стуле, переглянулся с женой и пригласил гостей к столу.С минуту было тихо. Позванивали рюмки, стучали ножи. Баталин с Долинским выпили по второй и по третьей. Однако сидеть за столом и молча есть было неприлично. Придорогин решил поговорить о литературе.– Сейчас, – начал он, обсасывая хвостик маринованной рыбешки, – сейчас вообще много журналов превосходных. Вон «Библиотека для чтения» роман госродина Кукольника печатает – огромнейшая вещь!– Да, – сказал Кольцов, – вещь, ежели на безмене взвесить, действительно огромная. Зато и препустая. Редакция сделала большую ошибку, что печатает этот роман: «Библиотека» у всякого, даже у глупца, упала в мнении. Кто же нынче всерьез говорит о Кукольнике? Нам описание жизни нужно, натуральное художество… а то что же эти завитушки кукольниковские!Баталин перестал жевать и внимательно прислушался.– Нет, позвольте, – сказал, кладя вилку. – Я сам занимаюсь литературой. Я, ежели изволили читать, состою вкладчиком «Москвитянина»-с… И мне довольно странно слушать подобные суждения!– Почему же странно?– Да потому-с, что это очень легко взять и унизить великого писателя!– Да вы что? – удивленно поднял брови Кольцов. – Это вы Кукольника, что ли, великим аттестуете?– Да-с! «Рука всевышнего» – это великое создание великого человека-с! Ваш Белинский…– Белинский не только мой, – возразил Кольцов. – Он всему русскому народу принадлежит.– Это как понимать – народ-с? – с усмешечкой встрял Волков. – Народ всякий есть. Четырнадцатого декабря на Сенатской площади – тоже народ был-с… И мужик с топором против своего барина бунтует – и это народ? Не так ли?– Конечно, – согласился Кольцов. – Это народ.– Эх, господа! – воскликнул Добровольский. – Экие вы, право… Ну зачем святое искусство с презренной политикой мешать?– Нет, позвольте-с, – не унимался Баталин. – Вон они сказали, – он указал на Кольцова, – описание жизни, натуральное художество…– Ну, сказал, – нетерпеливо перебил его Кольцов.– Так это как же понять-с? Это что ж, и как мужик квас хлебает, и как он лыко дерет – все натуральное художество?– Да, – сказал Кольцов, – это все натуральное художество.Он сильно закашлялся и схватился рукой за грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106