Неожиданно в декабре появился Кареев. Пришел мрачный, осунувшийся, обнял Кольцова и сообщил, что его полк отправляют в Польшу.– Не чаял, – с возмущением и горечью говорил, – что придется мне играть отвратительную роль жандарма…Кольцов туманно представлял себе, что происходит в Польше. То, что доводилось слышать в трактирах или на базаре и что определялось там двумя словами: «полячишки от рук отбились», на деле оказывалось небывалым по величине и размаху народным восстанием против царского владычества.– У нашего главного будошника, – негодовал Кареев, разумея под «будошником» царя, – одна цель: задавить и уничтожить революцию. И это призвана сделать русская армия… Боже мой, как все стыдно и гадко!..Он уехал мрачный и расстроенный, желая, чтобы его убили в этой ужасной, несправедливой войне.В январе приехал Сребрянский. Несмотря на то, что он все лето «отъедался», вид у него был неважный: он кашлял, ржавые пятна румянца горели на щеках.– Что ж ты, – сказал Кольцов, – так плохо отъелся?Сребрянский засмеялся, закашлялся и махнул рукой. 7 В маленькой комнатке было так накурено, что сквозь облака дыма люди казались призраками.На проводы Сребрянского собрались его семинарские друзья. Здесь был и Ксенофонт Куликовский со своими гуслями, и регент Бадрухин, и Виктор Аскоченский, и, наконец, Феничка. Пели новую, сочиненную Сребрянским на расставание с друзьями, песню: Быстры, как волны.Дни нашей жизни,Что час, то корочеК могиле наш путь… Кольцов сидел молча, не принимая участия ни в пении, ни в шумных хмельных разговорах.– Спасибо тебе за все, – садясь рядом, шепнул Сребрянский. – Кабы не ты… да что там говорить!..– Да брось ты! – недовольно поморщился Кольцов. – Нашел об чем… Дай бог, чтоб в Питере пошло все гладко. Весточки шли, не забывай. А мне, – вздохнул, – завтра опять на Линию за скотом ехать. Опять гуртовать на дорогах, опять добрых людей обманывать…Куликовский постучал по столу бутылкой.– Эй, други! Что до времени носы повесили? А ну-ка, нашу, семинарскую!Зазвенели гусельные струны, веселую, озорную запевку дружно подхватил хор, и стекла задрожали от напора сильных молодых голосов.– Андрей Порфирьич! Ямщик серчает, говорит – ехать время! – просовывая голову в дверь, сообщила квартирная хозяйка. – Фу, батюшки, да и начадили же табачищем-то!– По-о-со-шо-ок! – мрачно возгласил Феничка. Разлил по стаканам остатки вина и потянулся чокаться.– Посидим по русскому обычаю, – предложил Бадрухин.Друзья присели на минуту, помолчали и начали одеваться.– Поедем, Алеша, проводи до заставы, – попросил Сребрянский.Дорожная, крытая рогожей кибитка стояла у ворот. Ямщик ходил вокруг лошадей, поправляя сбрую.– Ну, балуй! – сердито увещевал шаловливую пристяжную. – Поехали, что ль?Лошади зашевелились, перекликнулись бубенцы, под полозьями заскрипел снег.– С богом, Андрюха! – крикнул Феничка.– Будь здоров, друже! Час добрый! – всколыхнули сонную улицу голоса семинаристов.Возле заставы Сребрянский велел остановиться. Друзья крепко обнялись.– Так ты помни, – сказал Кольцов, – что бы ни случилось – верный друг есть у тебя!Ямщик взмахнул кнутом, вскрикнул, – лошади взяли вскачь, и кибитка скрылась в снежной мгле. 8 Линией у воронежских прасолов называлась граница России с Азией. Ехать за скотом на Линию – значило ехать за пределы европейской России – в калмыцкие кочевья, где скот бывал дешев, где его выгодно можно было купить. В такие поездки прасолы отправлялись зимой с тем, чтобы, закупив скот, к весне пригнать его на свои выпасы.В такую-то поездку дня через два после проводов Сребрянского и отправился Кольцов. Его сопровождали Зензинов, молодой парень Ларивошка и еще один, недавно нанятый погонщик.Они благополучно добрались до Оренбурга, хорошо, с большой выгодой, купили четыре сотни быков и в конце февраля отправились в обратный путь.Зензинов ехал на день дороги впереди гурта, закупая и заготавливая корма. Кольцов с Ларивошкой и другим гуртовщиком гнали быков. Они уже перешли Волгу и вдруг попали в такие бураны, что приходилось по два-три дня стоять на месте. На каком-то хуторе они отсиживались четверо суток. На пятый день буран утих. Кольцов велел собираться в дорогу.Небо было ясное, и только далеко у горизонта белело узкое, длинное облачко.Следующая стоянка, где дожидался Зензинов, находилась верстах в десяти. Кольцов загадывал к вечеру дойти до нее, спешил и все подгонял быков, тревожно поглядывая на облачко, которое вскоре стало приближаться и увеличиваться. Вдруг потемнело кругом, заревел ветер и наступила ночь. Быки столпились в кучу и стали. Гуртовщики выбились из сил, кричали, погоняя быков, – все было напрасно: сплошные воющие стены снега висели окрест, быки не трогались с места ни на шаг…Кольцов тронул Лыску и поехал вдоль гурта. Ему показалось, что быков стало меньше, что тут не весь гурт, а только часть его. Несколько раз объехав вкруг, он убедился, что, точно, половина стада отбилась. Мысль, что он с остатком гурта сбился с тракта, поразила его: это была верная погибель.Тогда он въехал, расталкивая быков, в глубь стада, поставил Лыску хвостом к ветру и, закутавшись поплотнее в тулупчик, стал ждать либо конца бурана, либо смерти. 9 Трудно сказать, сколько времени простоял Кольцов в таком ожидании. Ему захотелось спать. Он знал, что это плохой признак и, спрыгнув с седла, принялся бегать, чтобы разогнать сон и согреться.За сплошной пеленой мечущегося снега послышался далекий вой. С каждой минутой он становился все слышнее; пара зеленоватых огоньков мелькнула, за нею – другая, третья. Вой смолк. И вдруг бык заревел не своим голосом, и сразу все быки подняли рев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106