Ужли ж вместе с конями овес из кормушки хрупать?– Верно, – растерялся Кольцов. – Как же это я так?– Ну, ничего! – Зензинов хлопнул Алексея по плечу. – Иди к своей сударушке, я сейчас… 11 Когда он вернулся в избу, Наташа накрывала стол свежей, только что вынутой из сундука скатертью. Варенька помогала ей: перетирала чашки, резала хлеб.– Ну, Лексей Васильич, – сказал Махонин, – ты, брат, нами и до се не требовал, а уж нонче не взыщи – так со двора не отпустим! С самой масленой бражка в бочонке бродит, стало быть, дюже хороша!Он слазил в погреб, достал бочонок с брагой, капусты квашеной и большую раму сотового меда.– Значит, – ставя на стол угощенье, весело тряхнул волосами, – «под случай попал – на здоровье гуляй!» Так ай нет, Васильич? Оно, конечно, великий пост, ну да господь простит для такого разу… Пожалуйте за стол, господа! Будя, Наташка, копаться-то! – прикрикнул на жену. – Да постой… где ж твой кучер-то?– Ай соскучился? – Зензинов стоял в дверях, краснорожий, белозубый; штоф вина поблескивал в руке зеленым стеклом. – А рукавицы – те так ведь и не нашел! – подмигнул Алексею. – И куды, скажи, завалились?– Да вот они, рукавицы твои! – засмеялась Наташа.Махонин разлил по чашкам вино и брагу.– Будь здоров, милый ты человек! – поклонился Алексею. – И тебе, матушка, того же на многие лета…Он и Вареньке поклонился истово.Кольцов любовался ею. Она звонко смеялась, чокаясь со всеми. Ее непринужденность, простота и та легкость, с которой она вошла в незнакомую ей обстановку лесниковой избы, поражали Кольцова. Он радостно глядел на нее и, еще не зная, что будет дальше, чувствовал, что в его жизнь совершенно неожиданно пришло такое счастье, что, коли надо, так за него и смертью заплатить не жалко.– Стой, Васильич, – сказал Махонин. – Этак у хороших людей не водится: все выпили, а ты все стакан держишь… Давай, брат, давай!– Ах, да… – спохватился Кольцов и выпил.– Горькая! – крикнул Зензинов. – Горькая, Степа, твоя брага!– Горькая! Горькая – подхватила Наташа. – Подсластить надо!– Что ж, Алеша, – сказала Варенька, – нам целоваться велят…Просто, как будто это у них не в первый раз, Варенька обняла Кольцова и крепко поцеловала. На какую-то долю секунды перед его глазами мелькнула пропасть, и все, что было кругом – лесникова изба, люди, весь мир, – все рухнуло в эту пропасть.– Наташка! – откуда-то издалека, как показалось, позвал Махонин. – Не ломай обычай, Наташка, давай молодым игральную! На лужку, на зеленом, эх, лужку, – низким приятным голосом завела Наташа свадебную песню, – Там ли быстрая реченька…Там лежала досточка дубовая,Перекладина сосновая… Кольцов знал, что Наташа была мастерица петь, но ему показалось, что сейчас она пела особенно хорошо и что эта знакомая ему песня была особенно значительна и прекрасна. Никто по тем доскам не хаживал,Никого за собой не важивал,Перешел Алексеюшка,Перевел Варварушку… «Как это дивно сложено! – восхищенно подумал Кольцов. – Вот бы так уметь… Дальше, дальше!» – мысленно торопил песню. Перевел Варварушку, – лукаво повторила Наталья, – Переведши, спрашивал:«Ты горазда ль, Варварушка,Домом жить,Ты умеешь ли во двору ходить?» Варенька, смеясь, поглядела на Кольцова. «Ну, как, не боишься? – спрашивал ее взгляд. – Вон ведь игра-то как далеко зашла…»«Не боюсь, а радуюсь и готов помереть за эту радость! – восторженным взглядом ответил ей Кольцов. Не горазда я домом жить,Не умею во двору ходить;Я горазда на ручке спать,Я горазда на правенькойУ дружка у милова,У его сердца ретивова… – Эх, – крикнул Зензинов, когда Наталья кончила петь. – Ну, брат Махонин, у тебя и баба! Чисто гусли… Пра, гусли! 12 Гуляли допоздна. Зензинов раза три выходил во двор поглядеть лошадей.– Ох, пострянем, Василич, – шепнул он раз Кольцову. – На речке, брат, шум пошел… Беда!Но Алексею теперь было все равно: Варенька сидела рядом, ее ласковые глаза сияли, голубой шелк ее платья напоминал весеннее небо, и все так были хороши и так любили его и, главное, он сам так всех любил, что ему не было времени думать о дороге, о речке, которая вдруг зашумела.«Шумит – и черт с ней! – подумал легко, как во сне. – Главное – Варенька…»Наконец Зензинов захмелел и, повалясь на лавку, уснул.– Ну, молодые, – сказал Махонин, – оно и вам бы часок отдохнуть не мешало. Сейчас, Васильич, такую вам постелю приготовлю, на какой и царь не леживал!Он вышел во двор и вскоре вернулся с огромной охапкой душистого лесного сена.– Пожалуйте сюда, – сказал, открывая дверь в боковую горницу и сваливая сено на пол.Наталья принесла две подушки и большое лоскутное одеяло.– Счастливо почивать, – пожелала она. – Лучину-то, я чай, вам не надобно, и так светло…Маленькая комнатка была залита ровным мутновато-белым светом поздно взошедшей луны. В ворохе принесенного Махониным сена что-то зашуршало и пискнуло.– Что это? – испуганно прижалась Варенька к Кольцову.– Мышь, не бойся…Она подняла голову и молча, долгим взглядом поглядела на Алексея.– Боюсь… – прошептала чуть слышно. А когда он принялся перетряхивать сено, выгоняя из него мышиное гнездо, засмеялась: – Да нет, чудак… не мышей… не мышей боюсь!И, обхватив его с какой-то неженской силой, повалила на мягкое, душистое сено. 13 Была еще ночь, когда Зензинов запряг лошадей и постучал кнутовищем в окошко.– Эй, молодые! Будя спать-то, ехать пора. Может, бог даст, проскочим как-нито…Луна высоко стояла на ясном зеленоватом небе. Длинные синие тени от деревьев ползли по снегу, как огромные толстые змеи. Алексей вспомнил, что мальчонкой читал в какой-то книжке про таких змей, живущих в океанской глубине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106