- Кто ты такой? Откуда пришел? Куда идешь? - спросил я, с недоуме-
нием уставившись на своего ночного гостя, понимая всю нелепость этих
вопросов. Потому что одни только дети, и в определенном возрасте, име-
ют на них право.
Что-то непонятное происходило и с моей головой, потому что я сразу
же услышал ответ:
- Чего ты нудишь, чего ко мне цепишься? Сам Дарвин не сумел ничего
ответить, а ты мне мозги дуришь.
- Ну, котяра, ну, котяра... Сейчас ты у меня...
- Ага, а если ты у меня сейчас?..
Котик мой оказался с характером. И стремление поставить его на ко-
тиное место оказалось напрасным. Я был перед ним как те же забитые
мной в детстве медянки, без рук, без ног, без языка и слуха. Не спо-
собный наказать своего обидчика, немой укор прочитал в его лучисто бе-
шеных глазах. И понял, что все это мне только прислышалось. А если я
кого-то и слышал, то только самого себя из глубины и давности времени.
А котик скорее умолял меня помолчать, потому что это была минута его
молитвы, что-то вроде моления медянок и моего моления в детстве. Моле-
ния, о котором я забыл, не донес до сегодняшнего дня. Прошел где-то
мимо самого себя. А может, и хуже того, гадко и большой грех врать се-
бе. Всю свою жизнь смотрел на самого себя исподлобья, наблюдал из-под
локтя и врал себе: нет, я совсем иной, я лучше.
А когда был уже не в состоянии дальше врать, когда подобие станови-
лось неоспоримым - убивал. Убивал на самом деле того лучшего, что жил
во мне и бередил душу, как убивал все живое, непохожее на меня в нача-
ле своей жизни, как вот только что по старой памяти хотел прибить ко-
тика. И прибил бы, не будь на мне милостивого глаза, от которого счис-
тились, растаяли, отпали с души ржавчина и накипь. Прибил бы походя, и
без особой печали и злобы, если бы кто-то из тех, кто так далеко, не
напомнил, что этот котик и есть я сам. Только в начале жизни.
И немой укор был в глазах кота, когда он сейчас вот заглянул в гла-
за мне. Напрасно я так пренебрежительно относился к нему: старый без-
домный кот, может, еще и лишайный, чесоточный, потому что всю жизнь на
помойке. Черта лысого я знаю что-нибудь о нем, черта лысого я знаю
что-то и о себе. В самом деле, я знаю, что ничего не знаю.
II
Он родился без имени и рос безымянно. Безымянно должен был умереть,
еще слепым: котят ведь надо топить, пока слепые. Их было шестеро у ма-
тери. Молоденькая кошка, ничего не зная о жизни, была стеснительной и,
чтобы окотиться, избрала глухой и темный угол на чердаке. Но теплый, у
лежака печной трубы. Лежак этот выложен давно и от времени местами
растрескался. В более глубоких трещинах накопилось уже порядочно сажи.
И потому на чердаке всегда держался запах горелого сухого дерева, как
в погожий день летом возле кострища. Сладко повевало сухой обожженной
глиной и еще чем-то вкусным, что весь свой век творила царица дома,
крестьянская печь.
Возле лежака на просушенной до звона жести было хорошо насыпано
речного белого песка. И хотя он давно уже сухой, в нем сохранялась па-
мять реки, водорослей, рыбы, йода. Песок был родной и целительный. И
глина была целительной. Ее можно даже есть, что молоденькая кошка и
делала, первое время не догадываясь, почему и зачем она это делает.
Может, из той глины и явили себя Божьему свету ее дети, потому что бы-
ла она не гулящей, держалась хаты, чтобы мыши не забывали, что есть в
той хате хозяйка. Один только раз выбралась на почерневший уже мар-
товский снег, прошлась палисадником возле хаты, взобралась на тот же
чердак. И вот, на тебе.
По своей мартовской памяти она пришла на чердак котиться, строгая и
аккуратная. Речной белый песок, рудой дубовый лист, серая от времени,
сухая сосновая стружка приняли и надежно скрыли кошачий грех, не оста-
вив и знака, вобрали ее послед, сохранив только стойкий, на весь чер-
дак, кошачий материнский дух, привлекающий иногда блудливых котов. Но
кошка умела отстоять свою материнскую непорочность и жизнь своих нас-
ледников. Такая в ней пробуждалась злость и лютая сила, что шерсть
вставала дыбом. Она потом сама удивлялась этому, облизывая красным
кинжалом языка своих мурлык-ворчунов. Иногда в запале разносила их и
прятала по углам, но быстро спохватывалась, собирала в пушистую, го-
ворливую кучу на белый песок у лежака. Умывала. Но они были уже до-
вольно-таки грязные, потому что родились все же на чердаке и жили сре-
ди дыма, всегда в полумраке. И кошка стремилась их отмыть, чтобы
кто-то, не дай Бог, не подумал, что она в самом деле согрешила неиз-
вестно с кем. В деревне насчет этого строго, деревня вам не город, от
ее всевидящего и строгого глаза не спрячешься не то что на чердаке, а
и на том свете.
Когда на улице шел дождь, по чердаку гулял холодный ветер, такие
восходили сквозняки, что кошка просила затопить печь. И там, в доме,
будто слышали ее. Хозяйка тоже была с прибытком. И кошка ведала об
этом. Но, не в пример кошке, котят у той родилось только два. А у нее
шестеро. Так что кошка и гордилась собой, и сочувствовала хозяйке. А
та, в теплом доме, может, невольно сочувствовала ей на чердаке. В хо-
лод и в дождь протапливала печь. И каждый раз кошка на чердаке плака-
ла. Не только от того, что сквозь трещины в стояке сочился дым, а от
собственных неясных мыслей, от избытка материнских чувств. А еще нем-
ного от стыда: что же это она сотворила? Покинула дом в ту самую пору,
когда ей необходимо быть в нем. Как там хозяйка без нее борется с мы-
шами? Люди ведь такие неповоротные, даже мышей не научились ловить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28