Потому сразу и не проглотил то, что само просилось в рот.
А только чихнул и повел усом. Бабочка вспорхнула с носа котенка, но
недалеко. Зависла над ним и захлопала крылышками. Котенок моргал глаз-
ками, чувствовал великую любовь ко всему живому. Бабочка ему понрави-
лась. Хоть кто-то объявился, на кого можно положить глаз, кого можно
будет забавлять сказкой.
В таком же игривом настроении, только немного оголодавший, как-то
вышел он из хаты поохотиться. В самой хате все уже было съедено, как
подметено. Никто там, кроме той же бабочки, не летал и не ползал, как,
впрочем, никто не летал и не ползал и вокруг хаты. Кота уже по походке
узнавали соседи и старались приветствовать только издали. А тут появи-
лось какое-то новое существо, которое он до этого не знал. И это су-
щество нисколько не боялось его, спокойно паслось себе на лугу, на его
унаследованной от барсуков цветочной клумбе, на щемяще душной медуни-
це, к которой он когда-никогда сладко припадал, кружило над его чабре-
цом, с которого он утром собирал росу и пил и умывался.
Котенок намерен был наказать нарушителя границ его владений так,
чтобы никому неповадно было это делать. Догнать, придавить лапой, об-
ломать крылья и вдоволь поиграть, как это умеют коты всего мира. И мы-
шам это очень по нраву, потому что игры их, кота и мышей, вечные.
Мотылька должно было постигнуть уже справедливое наказание. Он как
раз зашился в чабрец, когда кот подкрался к нему и придавил лапой. Но
лапа на самом деле поднялась и опустилась, придавив пустоту. Ни в ней,
ни под ней ничего не было. Кот растерялся и припал к земле ухом. Там,
в глубине, что-то сердито гудело и ворчало и была какая-то маленькая
дырочка. Кот, не задумываясь, сунул лапу в ту дырочку. Ее сразу будто
огнем обожгло. Только кот был не из пугливых, но терпеливых. Как гово-
рят, что коту в лапы попало, то пропало.
Он выдрал из земли что-то наподобие воробьиного гнезда с множеством
каких-то маленьких в черных вельветовых рубашечках с желтыми воротни-
ками воробышков. Успел еще перетянуть лапой по тому гнезду, впутаться
в него носиком и лизнуть, попробовать нечто даже более сладкое, чем
медуница. А дальше в носу у него стало кисло. Язык от той безмерной
сладости запылал огнем, начал расти и скоро уже не вбирался в рот. Ко-
тенок еще не знал, что это такое, но, исходя из прежнего опыта, понял,
что вопросы задавать поздно, надо как можно быстрее "делать ноги". И
он сделал. Ноги опередили даже его самого. Они прожгли, прошили наск-
возь хату. Только теперь и в хате ему показалось жарко. Он вылетел из
нее рыжей бабочкой и запорхал над травой, помчался к речке. Обдувал
себя ветерком, но под хвостом припекало, словно кто-то там костерок
развел. Во рту все же было сладко.
Так он познал еще одну великую истину: не все то мед, что во рту
сладит. Не грех заглянуть и под хвост.
На сей раз, уже по собственному желанию, котенок с разбега бултых-
нулся в реку, заверещал и нырнул, потому что, каким бы быстрым на ноги
он ни был, враги его оказались быстрее. Потому что это были совсем не
воробьи, хотя и при крыльях. Лесные шмели. Он избавился от них только
после третьего ныряния, и то когда припал, уже на берегу, носом к реч-
ному аиру, притерся к нему и набрался горечи, которая перебила сла-
дость и душистый запах меда.
Вот так котенок походил в пчеловодах. А впереди ему наречено было
стать еще и космонавтом, как раз тогда я познакомился с ним. Это был
первый космонавт, которого я видел.
Рыжего дикого кота я давно приметил возле своей избы, как перст
одиноко стоящей посреди поля, которое он, видимо, считал своим, а ме-
ня, похоже, захватчиком, оккупантом, потому что смотрел на мое жилище
искоса. Это был еще тот кот. Рыжий со спины и на лицо, словно гонорис-
тый шляхтич в желтой жилетке и в сорочке с белым воротничком, всегда
при белых перчатках под самую грудь. Он с презрением обходил стороной
деревенские избы, не делал и шага ни в какой двор. Только лес, только
луг и берег реки, где простор и воля. Там он добывал и хлеб свой на-
сущный.
Я никогда не видел его в праздности, на отдыхе, чтобы он расслаб-
ленно и лениво прилег на траве или песке на берегу реки и грел на
солнце свои бока. Все что-то похаживал, вынюхивал, раскапывал лапами.
И когда даже поднимал вверх голову, смотрел на солнце не без крестьян-
ского извечного вопроса: что бы еще сделать? Столько непредсказуемо
кошачьего, дикого было в извивах его лоснящейся шеи, столько челове-
ческого в заглублении морщин на высоком лбу и в прижмуренных глазах.
Кот был очень лобастый, головастый, глазастый. Мне бы такую разумную
голову, такой лоб и такие глаза. Я бы только плевал в белый свет, как
в копеечку, которой больше нет, плевал бы и ничего не делал. Раз плю-
нул - копеечка, второй - может, и доллар. Оплевал бы всю землю, как
оплевана она сегодня другими, и головастыми, и совсем безголовыми.
В тот день на ржаной стерне, возле онемелой ветряной мельницы, на
поле, источенном мышами со всего белого света, кот вышел на охоту. И
охотился не на какую-нибудь жалкую, достойную лишь презрения мышь, а
на дичь видную, крупную - полевую куропатку, которая на том же ржище с
выводком своих птенцов тоже вела охоту. Чистила на зиму поле, подбира-
ла каких-то жучков, паучков и уроненное на дол комбайном зерно.
Сплошь одни охотники сошлись на поле жизни возле старого, просве-
ченного солнцем, с обвисшими крыльями ветряка. В траве и в норах копо-
шились, запасали себе на долгую зиму зерно мыши, закапывались в землю,
как на тот свет отходили, черви и жабы, в предчувствии холодов накиды-
вал на свою земляную хату шапку крот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28