Более того, все дееспособное население реки собралось подивиться на
котенка, который плавает, веселит белый свет. И не только дееспособ-
ное. Приволокся рак-пустынник. Вылез из норы, где замуровал себя живь-
ем, чтобы никто не мешал смерти. Не мог же отправиться на тот свет, не
увидев на прощанье чуда, не ублажив душу. Жизнь его была однообразной,
тоскливой, как и у всех прочих, кто задом наперед ходит. Дали деру со
своей свадьбы две лягушки и с таким интересом, не веря собственным
глазам, наблюдали за котенком, что и не заметили, как ноги у них пошли
нарастопырь, заплясали. Прилетели две бабки-поденки, сели котенку на
уши, чтобы ловчее в хохочущий рот ему заглядывать. Приплыли две плот-
вицы-акулы и ничего не поняли, что тут происходит. Они и появились
только потому, что приметили поденок и уже судили-рядили, как их удоб-
нее проглотить. А здесь какой-то неуклюжий на два уха и множество зу-
бов котенок, ни плавников, ни хвоста пристойного, то есть рыбьего, ко-
нечно, а на тебе, плывет. Есть на свете диво и для плотвы.
Белый мотылек, что оторвался от ольхового листка, подлетел к котен-
ку и принялся кувыркаться через голову, кружить над ним. Наверное, в
друзья ему набивался. Пытался помочь, ухватить за рыжие усики и выта-
щить из воды.
Так уж заведено на белом свете: сильному да здоровому, богатому да
красивому все в друзья набиваются, помочь стараются, особенно если ты
сам сложа руки не сидишь. Так и здесь. Удивил, насмешил котенок реку и
небо, воду и солнце, и они ему навстречу пошли. И перед всем уже белым
светом сейчас выкаблучивались скользуны, концерт ладили.
Трое из них, то ли самые сильные и ловкие, как русская тройка - ко-
ренник и две пристяжные, - шли впереди всех. И в самом деле были похо-
жи на лошадей, орловских или каких-то еще рысаков, что летят над прос-
торами земли, грызут удила и рвут гужи. Речка расступалась, выходила
из берегов от их богатырского галопа, так они выкладывались, тянули
котенка, направляли к спасительному берегу. Вели, прокладывали дорогу,
чтобы как можно быстрее вызволить его из воды. За этими тремя по их
уже следу табунились остальные, сбивали волну и умеряли течение, про-
резали в водной глади дорогу котенку к берегу, зеленой земной тверди.
Но берег тот, хотя и видимый, крутой был. Трава на нем росла высо-
кая. И до солнца было далеко. А у котенка лапки слабенькие, коготки
еще только прорезались. Какие у новорожденных котят когти? Намек толь-
ко. Одно название.
Берег навис над котенком черным материком. Скользуны исчезли, пото-
му что под берегом стояла тень. Солнце скрыли кроны деревьев. А сколь-
зуны в тени на коньках кататься не любят и никого не спасают. Зачем же
силы тратить, когда этого никто не видит? Без зрителей, в тени сколь-
зуны только точат свои коньки, вжик-вжик об осоку. И снова поскорее на
солнышко. Возле котенка у берега никого уже не было. Сгинули разом и
друзья: не такое уж великое чудо, смотреть, как котики богу душу отда-
ют. Один только мотылек, душа белая, трепещущая, остался ему верен. Но
какая корысть и помощь где и кому была от мотылька?
Надеяться котенку больше не на кого было. И напрасно задирал он в
небо рудую свою голову, терся белой манишкой шеи о прибрежный, вски-
певший солью торф. Только грязи набрался да глаза запорошил. И утяги-
вало его уже к себе темное, трясинистое и глинистое дно. Может, он ти-
хо и неприметно пошел бы на то успокоительное дно. Но больно резануло
по глазам неотпавшим прошлогодним листом камыша. Котенок невольно
взмахнул лапой, хотел оберечься от того листа. Только лапа его подня-
лась и не смогла справиться, мгновение-другое лежала на листе, как ру-
ка в руке.
Тот сухой листок камыша попридержал котенка, дал ему возможность
перевести дыхание. И дыханием своим, только обозначившимся ртом и язы-
ком он прижался к сухому мертвому листу. Потерся о него усиком. И
словно что-то шепнул ему на ус сухой, отмерший уже лист камыша. Может,
и недоброе, потому что котенок вцепился в него зубами. Лист сразу и
отпал. Но котенок был уже под камышиной, что, словно свечечка, вытыр-
калась из воды при береге. Ощеперил ее всеми четырьмя лапами, обсосал
- от воды и до самого верха, насколько хватило шеи. Нашел прилипшую к
камышине то ли ракушку, то ли улитку. Сам не знал, что это такое. Зах-
рустел той ракушкой-улиткой. Нет, ничего, посоливши, есть можно, хоть
он и не француз, но съедобно.
Добыл еще одну ракушку, уже под водой. И тоже съел, не до перебо-
ров, все переварится в животе. Снова припал к камышине мордочкой, на-
чал сосать ее. Может, где-то случайно и прокусил, потому что почувс-
твовал, будто от матери, молочный дух. Сосал, пока не обманул себя,
пока не показалось ему - сыт, наелся.
Когда он почувствовал это, снова посмотрел на небо, что-то промур-
лыкал, молвил небу. И, словно согрешив, нашкодив, прижал к голове уши,
ощерил зубы и где лапами, где помогая себе зубами, стал карабкаться по
камышине вверх. Взбираться с такой яростью и бешенством, словно ничего
больше кошачьего в нем не осталось. Одна только злость, одна одержи-
мость. Гнал из себя электричество, и то электричество избавляло его от
веса и поднимало, держало на шаткой камышине. В ярости он уже и забыл,
что это он делает и зачем. Был устремлен только к одному - вверх.
Ввысь ушами, ртом - каждой шерстинкой.
И котенок взобрался на самый верх камышины, заполз под самую ее ма-
ковку, метельчатый и мягкий камышиный хвост. Хвост, как ни чудно, у
растения, оказывается, не сзади, как у кота, а впереди, на голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28