Бой нас породнил, Я понимал, как трудно было Суламу, как много пришлось ему пережить, но он ни разу не дрогнул. Даже когда у него кончалось горючее, он не попросил разрешения уйти на аэродром. Наверно, не хотел показать, что боится вынужденной посадки. Умеет владеть собой.
— Ты сегодня открыл счет побед.
— Но мы фашиста сбили вдвоем с Сергеем.
— У Лазарева это уже не первый. Важно начать.
— Здорово же мы его завалили, — возбужденно заговорил Априданидзе. — Когда бомбардировщик рассыпался на куски, я, по правде сказать, струхнул: думал, что меня осколки накроют. Как пронесло — не знаю!
Кто-то сзади тронул меня за локоть. Я повернул голову. У машины стоял Василяка:
— Слезайте с Кустовым. Дело есть.
Мы спрыгнули на землю. Машина уехала.
— Задание на ночной полет? — спросил я майора.
— Пойдемте в землянку, — вместо ответа произнес он каким-то чужим голосом.
В комнате на КП, куда мы вошли, никого. Тускло мерцал фонарь «летучая мышь». За дверью оперативный дежурный капитан Плясун громко разговаривал по телефону. Василяка указал нам место за столом, сам опустился напротив. На его усталом, сером лице смятение.
Сначала он долго смотрел на нас, словно сомневаясь, мы ли это. Потом сухо спросил:
— Ответьте мне по-честному: вы о вылете рассказали все, как было, или что утаили?
Ошеломленные неожиданным вопросом, мы промолчали.
— Мы летчики, коммунисты, — продолжал Василяка, — между нами не должно быть никакой неясности.
Владимир Степанович любил начинать важные разговоры издалека. Он и в этот раз начал со вступления, но быстро скомкал его.
— Поймите, дело серьезное. Из наземной армии пришла телеграмма. — Он взглянул на меня. — В ней говорится, что ты не стал драться с «юнкерсами» и самовольно вышел из боя. — Василяка вынул из кармана бумажку. — Вот подлинные твои слова. Радисты записали точно: «Ах, вы не видите „юнкерсов“? Так полюбуйтесь! А я — на отдых».
— Было такое дело, — подтвердил я. — Неладно получилось. Виноват. Но с остановившимся мотором не до разъяснений. Да и кого не выведет из терпения: мы разогнали две группы «юнкерсов», а с земли нам даже не верят, что ведем бой.
— Почему не доложил на КП, что стал мотор? — загорячился Василяка. — Ты же прекрасно знаешь, что с фронта можно уходить только с разрешения земли! А ты вон какой выверт учудил: «Ухожу на отдых». И это в тот момент, когда на войска посыпались бомбы! Разве это не безобразие? — майор в раздражении стукнул кулаком по столу.
Уравновешенный, не привыкший рубить сплеча, Владимир Степанович на этот раз вышел из себя. Неужели не верит нам?
— Приготовься держать ответ. Следователь уже выехал.
— Вот и хорошо, — спокойно ответил я. — Следователь опросит летчиков, а они подтвердят, что мы воевали до сухих баков.
— Да и не только летчики, техники это же скажут, — заметил Кустов. — Они же заправляли горючим наши машины. Это любого прокурора убедит. А то, что там, на правом берегу Днепра, сидел на КП какой-то лопух, — это факт. Каждому мыслящему человеку ясно.
— Не бросайтесь словами. Может, на КП был сам командующий… С тебя, — сказал мне Василяка, — наверняка спросят и за дурацкий ответ земле, и за самовольный уход с фронта. А то, что вы сели с пустыми баками, могут поставить тебе же в вину, как ведущему группы: летал специально на повышенной скорости, чтобы быстрее сесть…
Командир помолчал. Потом нерешительно посоветовал:
— Подумай, что лучше сказать следователю. Завтра утром со всеми вместе не вставай, как следует выспись.
Выспись? Что это значит? Ясно: я отстранен от полетов. Только сейчас я понял, зачем командир пригласил на беседу Игоря Кустова.
— Тебе придется командовать эскадрильей, — сказал ему Василяка и, как бы смягчая силу удара, обрушившегося на меня, добавил: — Когда идет следствие, летать не разрешается. В воздухе мало ли что может случиться. Подобьют тебя — вынужденно сядешь по ту сторону. А кто узнает: подбит ты был или…
— Это несправедливо! — возмутился Кустов. — Тут ошибка. Я не могу…
— Повторяю: пока разбирается следователь — будешь командовать эскадрильей. Это приказ! Тут я уже ничем вам не могу помочь.
Слово «приказ» положило конец нашим разговорам. До этого мы могли советоваться, соглашаться, упираться, отстаивать свое мнение. После слова «приказ» мы могли только повиноваться.
За несколько минут, пока мы находились на КП, чистое небо заволокло тучами. Очевидно, облака пришли с Днепра. Где-то рядом в ночи ревел мотор. Прыгали огоньки на опушке сосняка. Это с подсветом работали у своих машин техники. Какая знакомая картина! Только я теперь в стороне.

6
До сих пор ужин на фронте всегда приносил мне успокоение. Но в тот вечер, глядя на беспечных товарищей, чувствовал: их настроение не соответствует моему. От этого еще тревожнее стало на душе. Вдруг следователь не разберется? А потом, ведь я действительно нехорошо ответил. Бомбят войска, а тут: «Я на отдых». За это никто по головке не погладит.
Сулам, уловив мое настроение, спросил:
— Видать, товарищ командир, стряслось что-то неладное?
Зачем скрывать несчастье от близкого товарища, с которым крыло в крыло не раз смотрел смерти в глаза?
— Большая неприятность. Меня обвиняют, что самовольно ушел из боя.
— Что за чепуха! — вспыхнул он. — Да мы все…
— Не надо! — остановил я его. — Потом, завтра.
После ужина сразу же лег в постель, надеясь забыться. Сон не шел. Рядом со мной на нарах лежал Сулам. Он спал безмятежно, по-детски раскинувшись, я даже позавидовал. Да и все остальные товарищи сладко спали. Я же ворочался с боку на бок, стараясь найти объяснение случившемуся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67