Раньше я что-то говорила, спрашивала, кто это, зачем балуются, а теперь сразу бросаю трубку. Но это ещё ерунда, на самом деле. Я бы на эти звонки и внимания не обратила, если бы не одно более веское обстоятельство…— Да? И какое же? — чуть не захлебнулась я чаем.— Только вы Диме ничего не говорите — не хочу его расстраивать. Да, может, и кажется мне это все — сами понимаете, только об этом и думаю.— Так что же все-таки произошло? Нам необходимо знать все, любая мелочь может оказаться полезной.Она помолчала немного, задумчиво крутя пустую чашку в руках, потом, бросив мимолётный взгляд на закрытую дверь в другую комнату, тихо произнесла:— Лёша здесь бывает…В этот момент я как раз перекусывала сушку, и её хруст в сочетании с услышанным произвёл эффект разорвавшейся бомбы — у меня в мозгах все помутилось, глаза расширились от ужаса, я замерла с открытым ртом, и чашка в моей руке затряслась.— Что? Как вы сказали? — выдав ила я.— Да вы не волнуйтесь так, — испуганно проговорила она, глядя на меня.— На вас лица прямо не стало. Не в буквальном смысле, конечно, он приходит, а… как бы вам сказать… — Она опять посмотрела на дверь. — В общем, у Лёши комната вон там. Я все его вещи по своим местам разложила, когда стало ясно, что он точно пропал. А потом мне приснилось, что его нунчаки не в шкафу лежали, куда я их сунула, а под кроватью. Утром проснулась, у отца спросила, он тоже сказал, что Лёша их все время под кроватью держал. Пошла я в комнату, чтобы переложить, и знаете что? — Она посмотрела на меня долгим взглядом, будто решая, стоит ли мне говорить или нет, и наконец закончила:— Нунчаки уже лежали под кроватью. Бред, скажете?— Не скажу, — соврала я. — А может, вы их туда и положили с самого начала?— Нет, — тихо, но твёрдо произнесла женщина, — я их туда не клала.Отлично помню, что сунула их в шкаф. И потом, я ведь там часто убираю, и не один раз видела их в шкафу, — она вдруг усмехнулась. — Вот вы на меня смотрите сейчас, как на помешанную, а ведь я вам самого главного ещё не рассказала…— Неужели ещё что-то было? — опешила я.— Да, — просто ответила она, — все главное началось как раз после этих злополучных нунчаков. Раньше ведь я не обращала внимания на то, что и где лежит в его комнате, а тут невольно начала приглядываться. Сначала пропала его ручка.Была у него такая, набранная из разноцветных пластмассовых колечек, он её сам когда-то сделал, ещё в школе. И она все время у него на полке рядом с тетрадями и блокнотами лежала. На работу он её не брал, потому что уж больно она несолидная, а дома все время ею пользовался. И вот пропала недели две назад. Я все обыскала — нету. К отцу — он говорит, что вообще туда не заходил, в общем, мистика, да и только. Грешным делом начала на Диму думать, но спросить постеснялась — он у нас строгий, да и нервничает много в последнее время, после того, как Лёша пропал. Но уверена, что он эту ручку не брал, потому как терпеть её не мог и все время Лёшу ругал, что, мол, у того ещё детство из головы не выветрилось, игрушками балуется. А потом отец у него все же спросил, как бы между прочим, дескать, помнишь Лешину ручку? Тот сказал, что, естественно, помнит и что видел её недавно в Лещиной комнате на полке.— Может, завалилась куда? — предположила я, обдумывая услышанное.С укоризной взглянув на меня, Ангелина Степановна ничего не ответила и стала наливать себе кипяток. Затем добавила в чашку заварки, сахару и стала задумчиво помешивать чай маленькой мельхиоровой ложечкой.— Вместе с ручкой тогда ещё и один блокнот пропал, с зеленой корочкой.Они там стопочкой на полке лежат, все разноцветные. Я их сама складывала, каждый протёрла, по цветам подобрала, чтобы красиво лежали, и точно запомнила, что зелёный был только один. Все по два, а этот один — до пары не хватало…— А что в блокноте было?— Не знаю, я в них не заглядывала никогда. Но, на-' верное, ничего важного, ведь когда из милиции приходили, они все его вещи просматривали, искали какие-нибудь зацепки, но не нашли и ничего не взяли.— А что ещё пропало?— Кисточка…Очередная сушка застыла у моего рта, и я сипло переспросила:— Какая кисточка?— Обыкновенная, — пожала она плечами, — которой рисуют. Большая такая.Они у него все в специальной коробке лежат, каждая в своём гнезде, а вот этой теперь нет. Но была… по-моему.— А Лёша разве рисовал? — удивилась я.— Да, он очень хорошо рисовал, — женщина грустно улыбнулась. — Но так, чисто для себя. В школе в изостудию ходил, хотел в художественное училище поступать, но брат его отговорил, сказал, что сначала нужно в жизни укрепиться, денег заработать, а потом уже и рисовать в своё удовольствие. И Лёша стал помогать ему в делах.— А можно взглянуть на его рисунки?Ангелина Степановна встала и провела меня в Лешину комнату, оказавшуюся совсем маленькой. Там почти впритык друг к другу помещались небольшая кровать, у окна стол-бюро с единственным стулом и шкаф для одежды у двери. На ковре над кроватью в простых деревянных рамках висели две маленькие картины — пейзажи, исполненные акварелью, причём довольно неплохие. На стене ещё висели забитые аккуратно расставленными книгами полки. Из-за шкафа выглядывал сложенный мольберт.— Вот здесь он и прожил всю свою жизнь. — Она обвела взглядом комнатушку. — Тесновато, правда, но ему нравилось. И рисовал он здесь.Расставлял мольберт у окна и просиживал иногда часами. Мы ему не мешали.— Это он написал? — кивнула я на картины.— Да, ещё в школе. Погодите-ка…Она выдвинула нижний ящик шкафа, вытащила большую картонную папку красного цвета с белыми завязками и положила на стол.— Здесь все его рисунки. Большинство он выбросывал, а те, что нравились, оставлял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135