ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Какого она завода?
– Завода князя Барятинского, ваше императорское величество.
Юное лицо великого князя вспыхивает от восторженного волнения. Это волнение передаётся лошади, и она, сдерживаемая мундштуком, танцует на месте.
- Где достал её?
– Приобрёл у ротмистра лейб-гвардии Конно-гренадерского полка Карандеева 1-го.
– Как зовут жег'ебца?
– Агат, ваше императорское величество.
– Отличный, отличный… Какая сухая голова, шея… И ноги пг'екг'асные. Поздг'авляю с хорошей покупкой.
И, чувствуя, что счастье великого князя от ласки доходит до предела, государь трогает лошадь и, подъехав к унтер-офицеру Конного полка, слушает его рапорт.
Тем временем положили посередине манежа три листа бумаги, и как только окончили свою явку ординарцы, понеслись в лихой джигитовке казаки собственного государева Конвоя, Казачьего и Атаманского дивизионов и Уральского эскадрона. Они на карьере стреляли из пистолетов в бумагу и разбивали её в клочья, потом соскакивали и вскакивали на лошадей.
Как только кончилась джигитовка, началась ординарцевая езда.
Мерной рысью проходили мимо государя ординарцы, и государь любовался лошадьми, людьми, красивыми мундирами, посадкой.
Белые колеты кавалергардов и Конной гвардии сменялись тёмными мундирами Конной артиллерии, алыми, голубыми и малиновыми казаков.
– Равнение направо, галопом…
Все лошади шли с правой ноги, ни одна не врала. Красивы были натянутые посадки, стремя, играющее на носке, несколько отваленные назад корпуса.
– Равнение налево…
Переменили ногу, кое у кого зашалила, упрямясь, лошадь, и опять идут мимо государя. Отдаётся гулким эхом мерный топот лошадей по твёрдому грунту манежа. Лошади храпят и фыркают, разгорячились; реют в воздухе султаны, конские гривы колеблются, вытянуты хвосты, сильнее пахнет в манеже лошадью, свежей кожей новых сёдел…
Вестовые принесли жердь, обтянутую соломенным жгутом, и положили её на согнутые в колене ноги. Пошли на препятствие. Отваливали корпуса назад, как то требовалось, попускали мундштук. Никто не заикнулся, никто не обнёс бартер, один за другим проскакали мимо государя всадники.
Государь подъехал к великому князю Дмитрию Константиновичу – ведь он ради него сегодня приехал.
– Спасибо тебе, – сказал он. – Молодцом ездил и отлично вёл лошадь.
Государь объехал фронт офицеров и у колонн слез с коня.
«Ну вот, слава Тебе, Господи, всё отлично прошло», – подумал он с облегчением и почувствовал, как прежняя лихорадка возвращается к нему. Он поблагодарил великого князя Николая Николаевича за развод, накинул шинель и вышел на крыльцо.
Всё тот же серый, неопределённый, безрадостный день, не холодный и не тёплый. Грязный снег на площади, толпы народа, сдерживаемые городовыми и конными жандармами в касках, недружное «ура».
– Фрол! В Михайловский дворец, к великой княгине…
В карете государь почувствовал усталость от развода, и снова стало знобить от сырости манежа. Стал думать о горячем чае у великой княгини Екатерины Михайловны, о разговорах, конечно, о том, как ездил Дмитрий, о новых назначениях…
Государь рассеянно смотрел в окно на лица встречных и замечал про себя:
«Какая отвратительная рожа!.. А у этого такое славное русское лицо… Этот, верно, профессор, а тот музыкант. Милая барышня… Зазябла совсем. Жалко, что стриженая… Стоит на углу Садовой… Махнула зачем-то платком… Что она?»
Привычно приложился двумя пальцами к краю каски.
Колёса зашуршали по белому снегу просторного двора, и карета въехала в высокий подъезд Михайловского дворца.
XXV
Первым, кто должен был бросить снаряд Кибальчича, был Тимофей Михайлов. Он стоял на углу Инженерной улицы и Екатерининского канала.
Это был молодой парень, двадцати одного года, рабочий-котельщик, громадный, несуразный, громоздкий и с таким же, как его тело, тяжеловесным умом. Он поверил Желябову, как солдат верит своему полководцу. Когда читал воззвание «от рабочих членов партии «Народной воли», где было сказано: «Товарищи рабочие! Каково наше положение, об этом говорить много не приходится. Работаешь с утра до ночи, обливаясь кровавым потом; жрёшь хлеб да воду, а придёт получка, хоть бы что-то осталось в руках. Так было прежде; но теперь положение наше становится с каждым днём всё хуже, всё ужаснее. Почти на всех заводах и фабриках идёт рассчитывание рабочих. Голодные, оборванные, целыми толпами ходят они от завода к заводу, прося работы», – Михайлов плакал от жалости. Он не видел, что всё написанное было ложью. Он не хотел посмотреть на себя самого: здоровый, крепкий, сильный, как бык, он знал, что всегда получит работу. Он знал, что рабочие пропивают свои заработки и оттого бедны, но он поверил воззванию, поверил Желябову. Таким хорошим «господином» казался ему Желябов.
– Меня на самое опасное место… Угожу-с, – говорил он, преданными, ласковыми глазами глядя на Желябова. – Андрей Иванович, понимаю-c! Они вооружённые, с казацким конвоем, а мы с голыми руками…
В Желябове он видел ту правду Божию, которую искал, и так понравился Желябову, что первое место было дано Желябову, а второе ему, и когда Желябова арестовали, Михайлов заступил на его место.
Он стоял, прислонившись к чугунной решётке канала и уже издали молодыми, зоркими глазами увидел, как из-за здания Михайловского театра показалась карета, окружённая казаками в алых черкесках, и за нею сани.
По каналу проходили люди. Только что прошёл взвод юнкеров, прошли матросы 8-го Флотского экипажа, мальчик нёс на голове корзину с хлебом. На углу стояли городовые.
«Они вооружённые – я безоружный, – вспомнил свои слова Михайлов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213
– Завода князя Барятинского, ваше императорское величество.
Юное лицо великого князя вспыхивает от восторженного волнения. Это волнение передаётся лошади, и она, сдерживаемая мундштуком, танцует на месте.
- Где достал её?
– Приобрёл у ротмистра лейб-гвардии Конно-гренадерского полка Карандеева 1-го.
– Как зовут жег'ебца?
– Агат, ваше императорское величество.
– Отличный, отличный… Какая сухая голова, шея… И ноги пг'екг'асные. Поздг'авляю с хорошей покупкой.
И, чувствуя, что счастье великого князя от ласки доходит до предела, государь трогает лошадь и, подъехав к унтер-офицеру Конного полка, слушает его рапорт.
Тем временем положили посередине манежа три листа бумаги, и как только окончили свою явку ординарцы, понеслись в лихой джигитовке казаки собственного государева Конвоя, Казачьего и Атаманского дивизионов и Уральского эскадрона. Они на карьере стреляли из пистолетов в бумагу и разбивали её в клочья, потом соскакивали и вскакивали на лошадей.
Как только кончилась джигитовка, началась ординарцевая езда.
Мерной рысью проходили мимо государя ординарцы, и государь любовался лошадьми, людьми, красивыми мундирами, посадкой.
Белые колеты кавалергардов и Конной гвардии сменялись тёмными мундирами Конной артиллерии, алыми, голубыми и малиновыми казаков.
– Равнение направо, галопом…
Все лошади шли с правой ноги, ни одна не врала. Красивы были натянутые посадки, стремя, играющее на носке, несколько отваленные назад корпуса.
– Равнение налево…
Переменили ногу, кое у кого зашалила, упрямясь, лошадь, и опять идут мимо государя. Отдаётся гулким эхом мерный топот лошадей по твёрдому грунту манежа. Лошади храпят и фыркают, разгорячились; реют в воздухе султаны, конские гривы колеблются, вытянуты хвосты, сильнее пахнет в манеже лошадью, свежей кожей новых сёдел…
Вестовые принесли жердь, обтянутую соломенным жгутом, и положили её на согнутые в колене ноги. Пошли на препятствие. Отваливали корпуса назад, как то требовалось, попускали мундштук. Никто не заикнулся, никто не обнёс бартер, один за другим проскакали мимо государя всадники.
Государь подъехал к великому князю Дмитрию Константиновичу – ведь он ради него сегодня приехал.
– Спасибо тебе, – сказал он. – Молодцом ездил и отлично вёл лошадь.
Государь объехал фронт офицеров и у колонн слез с коня.
«Ну вот, слава Тебе, Господи, всё отлично прошло», – подумал он с облегчением и почувствовал, как прежняя лихорадка возвращается к нему. Он поблагодарил великого князя Николая Николаевича за развод, накинул шинель и вышел на крыльцо.
Всё тот же серый, неопределённый, безрадостный день, не холодный и не тёплый. Грязный снег на площади, толпы народа, сдерживаемые городовыми и конными жандармами в касках, недружное «ура».
– Фрол! В Михайловский дворец, к великой княгине…
В карете государь почувствовал усталость от развода, и снова стало знобить от сырости манежа. Стал думать о горячем чае у великой княгини Екатерины Михайловны, о разговорах, конечно, о том, как ездил Дмитрий, о новых назначениях…
Государь рассеянно смотрел в окно на лица встречных и замечал про себя:
«Какая отвратительная рожа!.. А у этого такое славное русское лицо… Этот, верно, профессор, а тот музыкант. Милая барышня… Зазябла совсем. Жалко, что стриженая… Стоит на углу Садовой… Махнула зачем-то платком… Что она?»
Привычно приложился двумя пальцами к краю каски.
Колёса зашуршали по белому снегу просторного двора, и карета въехала в высокий подъезд Михайловского дворца.
XXV
Первым, кто должен был бросить снаряд Кибальчича, был Тимофей Михайлов. Он стоял на углу Инженерной улицы и Екатерининского канала.
Это был молодой парень, двадцати одного года, рабочий-котельщик, громадный, несуразный, громоздкий и с таким же, как его тело, тяжеловесным умом. Он поверил Желябову, как солдат верит своему полководцу. Когда читал воззвание «от рабочих членов партии «Народной воли», где было сказано: «Товарищи рабочие! Каково наше положение, об этом говорить много не приходится. Работаешь с утра до ночи, обливаясь кровавым потом; жрёшь хлеб да воду, а придёт получка, хоть бы что-то осталось в руках. Так было прежде; но теперь положение наше становится с каждым днём всё хуже, всё ужаснее. Почти на всех заводах и фабриках идёт рассчитывание рабочих. Голодные, оборванные, целыми толпами ходят они от завода к заводу, прося работы», – Михайлов плакал от жалости. Он не видел, что всё написанное было ложью. Он не хотел посмотреть на себя самого: здоровый, крепкий, сильный, как бык, он знал, что всегда получит работу. Он знал, что рабочие пропивают свои заработки и оттого бедны, но он поверил воззванию, поверил Желябову. Таким хорошим «господином» казался ему Желябов.
– Меня на самое опасное место… Угожу-с, – говорил он, преданными, ласковыми глазами глядя на Желябова. – Андрей Иванович, понимаю-c! Они вооружённые, с казацким конвоем, а мы с голыми руками…
В Желябове он видел ту правду Божию, которую искал, и так понравился Желябову, что первое место было дано Желябову, а второе ему, и когда Желябова арестовали, Михайлов заступил на его место.
Он стоял, прислонившись к чугунной решётке канала и уже издали молодыми, зоркими глазами увидел, как из-за здания Михайловского театра показалась карета, окружённая казаками в алых черкесках, и за нею сани.
По каналу проходили люди. Только что прошёл взвод юнкеров, прошли матросы 8-го Флотского экипажа, мальчик нёс на голове корзину с хлебом. На углу стояли городовые.
«Они вооружённые – я безоружный, – вспомнил свои слова Михайлов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213