Кто-то хлопнул его по щеке, и он от удара руки бессильно мотнул головой, умышленно делая движения более нескладно, чем необходимо. Сегодня он мог выпить значительно больше и не пьянеть.
– Он без сознания. – Форан узнал голос говорившего: он принадлежал Тоарсену. Значит, он тоже избавился от коровы. – Пойдем отсюда.
Император слышал, как постепенно стихали их шаги. Наконец зашла стража, чтобы оставшиеся покинули его палату. Дверь за ними закрылась, и он остался один. Без людей, без Авара, чтобы удержать в безвыходном положении, на него снова набросится Память.
Не успел он сесть и позвать стражу, как кто-то заговорил. От неожиданности он вздрогнул и даже не сразу распознал голос говорившего.
– Странный правитель, – до его уха донеслись презрительные нотки. Не его Памяти, а кого-то, кто остался после ухода стражников. Это был Кисел – младший сын септа Хранителя Печати. Облегчение от того, что он ошибся, мешало Форану адекватно воспринимать слова. – Безбородый мальчишка, который напивается каждую ночь, чтобы заснуть.
– Он полностью в руках Авара, – согласился Тоарсен. – Я думал, что мальчишку будет сложнее приручить и нам придется его убить, как Регента. Но Авар превратил его в алкоголика. Он даже прыгает по приказу Авара.
– Да, я предпочел бы избежать очистительного комитета. Он стал жиреть, как евнух. Помоги поднять его на постель.
Они справились с задачей при помощи ворчания и крепкого словца, а Форан максимально расслабился, чтобы быть как можно тяжелее. Как они посмели говорить о нем в таком тоне? Он поставит на место этих идиотов. Завтра же стражники принесут их головы. Он – император, они об этом забыли. У него был Авар… Авар его друг. Только потому, что брат Авара говорил о нем в таком роде, еще не значит, что Авар тоже так думает. Авар любил его, был горд, что он мог перепить и победить любого из придворных.
– А почему здесь нет Авара, чтобы отдать дань уважения? – спросил Кисел. – Я думал, что после вчерашнего отдыха он соберется навестить императора.
Значит, Авар в Таэле?
– У него были неотложные дела, – пробормотал Тоарсен, толкая Форана в центр королевского ложа. – Он вернется поздно ночью, а императора поприветствует за завтраком.
Когда молодые мужчины покинули спальню, император открыл глаза и скатился с ложа. Он подошел к зеркалу размером в человеческий рост и пристально стал себя рассматривать при свете оставшихся гореть нескольких свечей.
Грязного цвета, слишком густые волосы, которые сегодня утром были закручены в локоны, теперь сосульками свисали на прыщавое и бледное лицо. Руки, некогда выделывавшие нечто невероятное с мечом, были мягкими, коротенькими и толстыми. Пальцы были унизаны перстнями, которых его дядя всячески избегал.
«Ослабь хватку меча, мальчик, – как-то сказал регент. – Человек, который не может защитить себя, полностью зависит от других».
Форан слегка дотронулся до зеркала.
– Но ты все равно умер, дядя. Ты оставил меня одного.
Один. Страх сжал желудок. Пока Авар был с ним, Память приходила каждую ночь.
Если Авар в Таэле, как заявил Тоарсен, он останется у своей дамы в городе. Форан мог бы послать за ним рассыльного, чтобы привести сюда.
Император внимательно присмотрелся к своему отражению в зеркале и засучил рукав своей рубахи свободного покроя. В зеркальном отражении были едва видны слабые следы, которые на нем оставляла Память каждую ночь. Они были почти невидимы в тусклом свете свечей.
Авар собрался солгать своему императору: Авар, который был единственным другом Форана!
Император не сделал ни единого движения, чтобы позвать рассыльного.

Пища поступала нерегулярно через маленькое отверстие, расположенное рядом с полом. Таер его даже не заметил, когда в темноте впервые изучал свою камеру. Чья-то рука открывала металлический навес и проталкивала через него поддон с водой и хлебом, после чего сразу же навес закрывался и запирался на щеколду. Таер не успевал сфокусировать зрение.
Однако он был благодарен и за такие краткие мгновения, потому что они доказывали, что он не ослеп.
Хлеб всегда был хорошим, с добавками соли и трав, сделан из просеянной пшеничной муки, а не из дешевой ржи. Такой хлеб подают на стол лорда, а не в тюремную клетку.
Сначала он пытался выстроить все события в логическую цепочку, но пленение не укладывалось в рамки здравого смысла. В результате он пришел к заключению, что для принятия решения он упустил много информации.
Но потом пришла отчаянная ярость.
Он засыпал, только когда уставал, изнуренный гневом и бесполезными попытками выбраться из клетки. Когда он понимал, что теряет счет времени, принимался рассказывать себе истории, услышанные от старых людей в Редерне, сохраненные слово в слово и передаваемые от одного поколения к другому. Много было как песен, так историй и баллад. И почти каждая занимала не меньше часа.
По прошествии изнурительных часов он переставал петь, переставал думать, ярость исчезала, и он впадал в отчаяние. Но даже это в конечном итоге ничего не меняло, и он оставался один.
В конце концов он нашел, чем заполнить свое время в заточении. Он выполнял упражнения, которые запомнил со времен, когда сам был солдатом. Сначала он доводил до совершенства одно, которое получалось в ограниченном пространстве, а потом принимался за другое. И только когда с него сходило семь потов и силы иссякали, он в изнеможении опускался на корточки и рассказывал одну историю. Потом он отдыхал или снова упражнялся: в зависимости от внутреннего импульса.
Но также существовала некая магия, которая указала ему цель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120