Кредо начиналось словами: «Я, подобно моим славным американским предкам, верю в истинную свободу…»Свободный Американский Корпус не имел шумного успеха. В него вступили всего трое американских военнопленных. Бог знает, что с ними сталось. Подозреваю, что их уже не было в живых, когда я приехал навестить Нотов, и что из всего корпуса остался в живых только я.Когда я заехал к ним, русские были всего в двадцати милях от Берлина. Я решил, что война уже на исходе и самое время кончать мою шпионскую карьеру.Я вырядился в форму, чтобы усыпить бдительность тех немцев, которые могли помешать мне выбраться из Берлина. К багажнику моего украденного мотоцикла был привязан сверток с гражданской одеждой. Я заехал к Нотам без всякой задней мысли. Я просто хотел попрощаться с ними и чтобы они попрощались со мной. Я беспокоился о них, жалел, по-своему любил их.Железные ворота большого белого дома были открыты. В воротах, подбоченившись, стоял сам Вернер Нот. Он наблюдал за работой группы польских и русских женщин, угнанных в Германию. Они перетаскивали чемоданы и мебель из дома в три запряженных лошадьми фургона.В упряжке были маленькие золотистые лошадки монгольской породы, ранние трофеи русской кампании.Надсмотрщиком был толстый, средних лет голландец в поношенном костюме.Охранял женщин высокий старик с одностволкой времен франко-прусской войны. На его чахлой груди болтался Железный крест.Еле волоча ноги, из дома вышла женщина, несшая великолепную голубую вазу. Она была обута в деревянные башмаки с холщовыми завязками. Это было оборванное существо без имени, без возраста, без пола. У нее был потухший взгляд. Нос у нее был отморожен, в багровых и белах пятнах.Казалось, она вот-вот уронит вазу, она так ушла в себя, что ваза просто могла выскользнуть у нее из рук.Мой тесть, видя, что ваза может упасть, завопил, как полоумный. Он визжал, что Бог мог бы пожалеть его, посочувствовать ему хоть раз, дать ему более разумное и энергичное существо. Он вырвал вазу у оцепеневшей женщины. Чуть ли не в слезах он призывал нас всех полюбоваться голубой вазой, которая едва не исчезла с лица земли из-за тупости и лени.Оборванный голландец-надсмотрщик подошел к женщине и, истошно крича, повторил ей слово в слово то, что сказал мой тесть. С ним был и старый солдат, являя собой ту силу, которая в случае необходимости будет применена к ней.Что в конце концов сделали с ней, было смехотворно. Ее даже не тронули.Ей просто было отказано в чести перетаскивать вещи Нота.Ей велели стоять в стороне, тогда как остальным продолжали доверять эти сокровища. Наказание состояло в том, чтобы заставить ее почувствовать себя идиоткой. Ей была дана возможность приобщиться к цивилизации, а она проворонила этот шанс.— Я пришел сказать до свидания, — сказал я Ноту.— До свидания, — сказал он.— Я отправляюсь на фронт.— Вон туда, — сказал он, указывая на восток. — Это совсем близко. Вы сможете добраться туда за день, собирая лютики по дороге.— Вряд ли мы когда-нибудь увидимся снова, — сказал я.— Ну и что? — сказал он.Я пожал плечами.— Ну и ничего.— Вот именно, — сказал он, — и ничего, и ничего, и ничего.— Могу ли я спросить, куда вы направляетесь?— Я остаюсь здесь, — сказал он. — Жена и дочь собираются в дом моего брата под Кельном.— Могу ли я чем-нибудь помочь?— Да, — сказал он. — Вы можете пристрелить собаку Рези. Она не выдержит дороги. Мне она не нужна, да я и не могу обеспечить ее вниманием и общением, к которому ее приучила Рези. Застрелите ее, пожалуйста.— Где она?— Я думаю, что она с Рези в музыкальной комнате. Рези знает, что собаку надо пристрелить, и у вас не будет неприятностей.— Хорошо, — сказал я.— Какая прекрасная форма, — сказал он.— Благодарю вас.— Не будет ли с моей стороны грубостью спросить, что она олицетворяет?Я никогда не носил форму в его присутствии.Я объяснил ему ее значение, показал эмблему на рукоятке кинжала. Серебряная эмблема на ореховой рукоятке изображала американского орла, который зажал в правой лапе свастику, а левой лапой душил змею. Змея была, так сказать, символом международного еврейского коммунизма. Вокруг головы орла было тринадцать звезд, символизировавших тринадцать первых американских колоний. Я сам делал первоначальный набросок эмблемы, и так как я не очень хорошо рисую, нарисовал шестиконечные звезды Давида, а не пятиконечные звезды Соединенных Штатов. Серебряных дел мастер, основательно подправив орла, воспроизвел мои шестиконечные звезды в точности.Именно эти звезды поразили воображение моего тестя.— Это, наверное, тринадцать евреев в кабинете Франклина Рузвельта? — сказал он.— Очень забавная идея, — сказал я.— Обычно думают, что немцы лишены чувства юмора.— Германия — самая непонятная страна в мире.— Вы один из немногих иноземцев, которые действительно нас понимают, — сказал он.— Надеюсь, я заслужил этот комплимент.— Этот комплимент вам нелегко было заслужить. Вы разбили мое сердце, женившись на моей дочери. Я хотел иметь зятем немецкого солдата.— Мне очень жаль, — сказал я.— Вы сделали ее счастливой.— Надеюсь.— Это заставило меня ненавидеть вас еще больше. Счастью нет места на войне.— Очень жаль, — сказал я.— Я вас так ненавидел, что стал вас изучать. Я слушал все, что вы говорили. Я никогда не пропускал ваших радиопередач, — сказал он.— Я этого не знал, — сказал я.— Никто не может знать все, — сказал он. — Знаете ли вы, что почти до этого самого момента ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, чем доказать, что вы шпион, и увидеть, как вас расстреляют.— Нет, не знаю, — сказал я.— И знаете ли вы, почему мне теперь наплевать, шпион вы или нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49