— Она умерла.— Ты уверена?— А разве нет?— Я не знаю.— Я не слышала о ней ни слова, — сказала она. — А ты?— Я тоже.— Живые подают голос, верно? — сказала она. — Особенно если они кого-нибудь любят так сильно, как Хельга тебя.— Наверное, ты права.— Я люблю тебя не меньше, чем Хельга, — сказала она.— Спасибо.— И ты обо мне слышал, — сказала она. — Это было не легко, но ты слышал.— Действительно, — сказал я.— Когда я попала в Западный Берлин и мне велели заполнить анкету — имя, занятие, ближайшие живые родственники, — я сделала выбор. Я могла быть Рези Нот, работницей сигаретной фабрики, совсем без родственников. Или Хельгой Нот, актрисой, женой красивого обаятельного блестящего драматурга в США. — Она наклонилась вперед. — Скажи, что я должна была выбрать?Прости меня. Боже, я снова принял Рези как мою Хельгу.Получив это второе признание, она понемногу начал показывать, что ее сходство с Хельгой не столь уж полное. Она почувствовала, что может мало-помалу приучать меня к себе самой, к тому, что она отличается от Хельги.Это постепенное раскрытие, отлучение от памяти Хельги началось, как только мы вышли из кафе. Она задала несколько покоробивший меня практический вопрос:— Ты хочешь, чтобы я продолжала обесцвечивать волосы, или можно вернуть им настоящий цвет?— А какие они на самом деле?— Цвета меди.— Прелестный цвет волос, — сказал я. — Хельгин цвет.— Мои с рыжеватым оттенком.— Интересно посмотреть.Мы шли по Пятой авеню, и немного позже она спросила:— Ты напишешь когда-нибудь пьесу для меня?— Не знаю, смогу ли я еще писать.— Разве Хельга не вдохновляла тебя?— Вдохновляла, и не просто писать, а писать так, как я писал.— Ты писал пьесы так, чтобы она могла в них играть.— Верно, — сказал я. — Я писал для Хельги роли, в которых она играла квинтэссенцию Хельги.— Я хочу, чтобы ты когда-нибудь сделал то же самое для меня, — сказала она.— Может быть, я попытаюсь.— Квинтэссенцию Рези. Рези Нот.Мы смотрели на парад Дня ветеранов на Пятой авеню и я впервые услышал смех Рези. Он не имел ничего общего с тихим, шелестящим смехом Хельги. Смех Рези был радостным, мелодичным. Что ее особенно насмешило, так это барабанщицы, которые задирали высоко ноги, вихляли задами, жонглировали хромированными жезлами, напоминавшими фаллос.— Я никогда ничего подобного не видела, — сказала она мне. — Для американцев война, должно быть, очень сексуальна. — Она захохотала и выпятила грудь, как будто хотела посмотреть, не получится ли из нее тоже хорошая барабанщица?С каждой минутой она становилась все моложе, веселее, раскованнее. Ее снежно-белые волосы, которые ассоциировались сначала с преждевременной старостью, теперь напоминали о перекиси и девочках, удирающих в Голливуд.Отвернувшись от. парада, мы увидели витрину, где красовалась огромная позолоченная кровать, очень похожая на ту, которая когда-то была у нас с Хельгой.В витрине была видна не только эта вагнерианская кровать, в ней как призраки отражались я и Рези с парадом призраков на заднем плане. Эти бледные духи и такая реальная кровать составляли волнующую композицию. Она казалась аллегорией в викторианском стиле, великолепной картиной для какого-нибудь бара, с проплывающими знаменами, золоченой кроватью и двумя призраками, мужского и женского пола.Что означала эта аллегория, я не могу сказать. Но могу предположить несколько вариантов. Мужской призрак выглядел ужасно старым, истощенным, побитым молью. Женский выглядел так молодо, что годился ему в дочери, был гладкий, задорный, полный огня. Глава двадцать пятая.ОТВЕТ КОММУНИЗМУ… Мы с Рези брели обратно в мою крысиную мансарду, рассматривая в витринах мебель, выпивая здесь и там. В одном из баров Рези пошла в дамскую комнату, оставив меня одного. Один из посетителей заговорил со мной.— Вы знаете, чем отвечать коммунизму? — спросил он.— Нет, — сказал я.— Моральным перевооружением.— Что это, черт возьми? — сказал я.— Это движение.— В каком направлении?— Движение Морального Перевооружения предполагает абсолютную честность, абсолютную чистоту, абсолютное бескорыстие и абсолютную любовь.— Я искренне желаю им всем всех благ, — сказал я.В другом баре мы встретили человека, который утверждал, что может удовлетворить, полностью удовлетворить за ночь семь совершенно разных женщин.— Я имею в виду действительно разных, — сказал он.О Боже, что за жизнь люди пытаются вести.О Боже, куда это их заведет! Глава двадцать шестая.В КОТОРОЙ УВЕКОВЕЧЕНЫ РЯДОВОЙ ИРВИНГ БУКАНОН И НЕКОТОРЫЕ ДРУГИЕ… Мы с Рези подошли к дому только после ужина, когда стемнело. Мы решили провести вторую ночь в отеле. Мы вернулись домой, потому что Рези хотелось помечтать о том, как мы преобразуем мансарду, поиграть в свой дом.— Наконец у меня есть дом, — сказала она.— Нужна куча средств, чтобы превратить это жилье в дом, — сказал я. Я увидел, что мой почтовый ящик снова полон. Я не стал вынимать почту.— Кто это сделал? — сказала Рези.— Что?— Это, — сказала она, указывая на табличку с моей фамилией на почтовом ящике. Кто-то под моей фамилией нарисовал синими чернилами свастику.— Это что-то новенькое, — сказал я беспокойно. — Может быть, нам лучше не подниматься. Может быть, тот, кто сделал это, там, наверху.— Не понимаю, — сказала она.— Ты приехала ко мне в неудачное время. У меня была уютная маленькая нора, которая бы нас так устроила.— Нора?— Дырка в земле, секретная и уютная. Но боже мой, — сказал я в отчаянии, — как раз перед твоим появлением некто обнаружил мою нору. — Я рассказал ей, как возродилась моя дурная слава. — Теперь хищники, вынюхавшие недавно вскрытую нору, окружают ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49