Река настолько вышла из берегов, что кукурузных полей вообще не было
видно. Дождь лил днем и ночью, а мы работали, бредя в воде по скользкой
грязи, таская корзины с кукурузными початками на баржу: надо было всю
кукурузу перевезти в Ясеновац. Когда мы работали на уборке, нам приходилось,
стоя в воде, грузить на баржу сено. Это был тяжелый, изнурительный труд,
дождь не прекращался ни на минуту, постоянно дул ветер, а мы, промокшие до
нитки, босые, прозябшие до костей, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться -
мы пели...
До нас доходили слухи, что в Ясеноваце усташи, охваченные животным страхом,
чувствуя свой близкий конец, проводят массовые ликвидации узников,
уничтожают все, что только можно уничтожить. Было ясно, что дни наши
сочтены. Трупы один за другим плыли по мутным волнам...
Весь день, не переставая, лил ноябрьский дождь. Мы работали до 9 часов
вечера, так как надо было загрузить баржу, которая должна была отплыть утром
в Ясеновац. В тот день нам стало известно, что подбирают партию узников для
отправки в Ясеновац. Но этому никто особого значения не придал. Вернувшись с
работы вечером, усталые и замерзшие, мы уснули мертвым сном. Наутро -
поверка. Все оказались на месте. Вдруг мы заметили убийцу из Ясеноваца по
кличке Бондарь, приезжавшего в Млаку за самогоном. Что он здесь делает?
Вытащив какой-то список, он сказал:
- Те, кого я сейчас назову, поедут в Ясеновац.
Он выкрикивал одну фамилию за другой! 166 православных и евреек. И тебе надо
готовиться, и тебе! Боже, сколько их! Кто же остается? 99 хорваток. Мы,
хорватки, отворачиваем от стыда глаза, но отчаяние нарастает.
- Куда нас повезут? - спрашивают меня пожилые крестьянки. Они глядят на меня
и ждут ответа. Я не могу выдержать их взгляда. Отворачиваюсь и произношу
слова утешения. Нет, я не обманывала их, мне самой хотелось верить, что
"Ясеновац" действительно означает Ясеновац и ничего больше.
Я вхожу в комнату, где жили одни девушки. Из 30 девушек увозят почти всех.
Остаются только три. Они обнимаются, поют и плачут. Я смотрю на них и
стараюсь убедить себя, что невозможно, чтобы этих молодых, полных жизни
девушек отправили на смерть. Неужели этих детей, наших любимиц, нашу
радость, всегда веселых, неугомонных, улыбающихся, неужели их..? Среди них
были главным образом школьницы из Земуна, Сараева, несколько евреек,
родителей которых усташи давно уничтожили. Я хотела убежать, но одна из них
сказала:
- Когда погибают молодые подруги, надо петь, а не плакать!
Прощание прошло почти спокойно. Зора Маринкович протянула мне свои лагерные
карточки и фотографии и сказала:
- Мне они уже не нужны, а ты, если останешься в живых и выйдешь отсюда,
отвези их моей маме, только не говори бедняжке о том, как закончилась моя
жизнь, скажи, что умерла от болезни. А товарищам передай от меня привет и
все им расскажи!
Нам приказали вернуться в помещения, а их погнали на пароход. Там их
заставили сесть на пол, так что снаружи вообще не было видно, что кто-то
находится на борту. Мы видели, как усташские убийцы садились на пароход. Вид
у них был, как у свадебных сватов, каждый под мышкой держал бутыль ракии,
они шли в обнимку и пели свои "боевые песни":
"Тем, кого мой нож заденет,
уж не нужно ни воды, ни хлеба..."
Через полчаса по реке один за другим стали проплывать трупы. Некоторые из
них течением прибивало к берегу. Усташи, сидя на лодке, старались с помощью
длинных шестов отправить трупы на дно. Это их забавляло, они перекидывались
шутками, хохоча во все горло.
29 ноября вечером, только мы легли, вдруг объявили общую поверку. Ну,
подумали мы, и наш час пробил. Никто не хотел выходить из помещения, но тут
появился Бондарь. Оказалось, что он пришел, чтобы "успокоить" нас: он
сообщил, что завтра рано утром мы все, мужчины и женщины, пойдем на уборку
сена в Ябланац. В ту ночь двое из 30 мужчин-православных, сознавая свою
обреченность, повесились. Это случилось до того, как нам объявили о
завтрашней поездке в Ябланац.
На пароход мы пришли в ужасном настроении. Чтобы подбодрить мужчин, мы пели
песни, они тоже пели для поддержания духа.
В Ябланаце мы сразу же приступили к работе. Вдруг усташи забеспокоились,
засуетились, поднялась стрельба. Мы подумали, что кто-то совершил нападение
на них, но на километры вокруг никого, одна вода - и никаких лодок, даже
вдали. Мы догадались, что ктото сбежал. Нас построили на поверку,
пересчитали, и мы вернулись на свои места.
Скоро стало известно, что бежали трое заключенных из лагеря Ябланац. Они
перевозили на лодке усташей. Возвращаясь обратно, они сбросили в воду
усташа-конвоира и бежали. Всех оставшихся заключенных, православных, кроме
надзирателя Марияна, загребского спекулянта, убийцу и бандита, и его
заместителя, усташи убили в нескольких шагах от того места, где мы работали.
Только двоих им никак не удавалось прикончить. Четверо усташей наносили им
удары ножами, а усташ Циго кричал:
- Дайте я их добью, хочу сам прикончить!
Всюду валялись трупы. Только вечером их сбросили в Саву. Два изуродованных
трупа остались лежать до утра в мусорной яме. Мариян тоже принимал участие в
убийствах заключенных.
Следующие два дня мы работали вместе с мужчинами. Это были в основном
крестьяне, молодые, сильные, работоспособные люди. Работу закончили днем и
должны были возвращаться в Млаку.
Вечером 2 декабря во время общей поверки усташский бандит Рбатович сказал,
что до дальнейших распоряжений никто не смеет выходить из помещений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92